– Это хобби, – заговорила я голосом училки французского, – а именно, коллекционирование бабочек.
– С чего ты решила, что мне нравится убивать бабочек? – он странно на меня посмотрел, и на секунду его голос стал абсолютно нормальным.
– Да так, – пожала плечами, – все садисты с чего-то начинают.
Он закатил глаза, потом глубоко вдохнул и долго выдыхал, словно терял остатки терпения. Уперся одной рукой в стену рядом с моей головой, а согнутым указательным пальцем другой руки приподнял мне подбородок, чтобы видеть мои глаза. От этого прикосновения я вздрогнула.
– Мира, – голос Роберта был обманчиво тихим и вкрадчивым, – прошу тебя в последний раз по-хорошему: отдай мне клюшку, и разойдемся.
– Я еще вчера четко предупредила тебя, что будет условие. – Я попыталась вложить храбрость в свой голос, но все равно почувствовала, как он дрожит. Все в Роберте пугало меня, а его палец под моим подбородком обескураживал. Разум кричал мне: «Срочно убирайся». Я бы и рада его послушать, да вот как выбраться из кольца крепких рук?
– Я извинился, – выдохнул Роберт, – вчера.
– И я сказала, что этого недостаточно, – пробормотала. – Напряги свою память.
Он изучающе смотрел на меня.
– И чего же ты хочешь?
Мое тело замерло, а мозг лихорадочно обдумывал условие, которое бы меня удовлетворило. Честно говоря, не думала, что до этого дойдет. Наверное, хотела оставить клюшку у себя на три недели, мучала бы Роберта, отбивалась от его нападок. И все бы шло, как обычно. Но сейчас он просит озвучить условие, а у меня, в самом деле, не было и намека на идею. Единственное, что у меня было – глубокая всепоглощающая злость, вызывающая желание отомстить за то, как он поступил с Кристиной. Я вспомнила, как случайно столкнулась с ней в поликлинике в прошлом октябре. Она выглядела бледной и осунувшейся, так, будто долго и тяжело болела. Но потом я поняла, что дело вовсе не в вирусе, дело в Роберте…
Две бесконечных голубых вселенных гипнотизировали меня. И почему таким отвратительным придуркам разрешается иметь такие фантастические глаза?
Так, ладно, не отвлекаться.
Я медленно размотала шарф и сняла шапку, которая все еще была на мне, расстегнула куртку – от борьбы с Робертом стало жарко, и пот уже струился между лопатками. Он стоял так близко, что я задевала его при каждом движении.
– Ну? – не выдержал Роберт.
– Я хочу… – мой мозг работал быстро, очень быстро, предлагая варианты пыток: от «пробежать голым по улицам Стокгольма» до требования выколоть правый глаз. Но потом меня осенило. Конечно. Идеально.
Быстро смахнув его руку со своего подбородка, я задрала голову еще выше, чтобы смотреть ему прямо в глаза. Мне хотелось видеть его реакцию, хотелось насладиться ею сполна и не пропустить ни одной секунды, пока он будет осознавать мои слова.
– Я хочу, чтобы ты стал моим парнем на все время, что мы пробудем в Стокгольме.
«И еще я хочу, чтобы ты влюбился в меня, гад, за эти три недели, а потом я хочу тебя бросить, растоптать твое сердце и станцевать на нем джигу. Хочу, чтобы ты понял, каково это, ощущать, когда тебя бросают. Хочу сбить с тебя самодовольное выражение, когда ты поймешь, что тоже можешь страдать», – эта часть торжественного выступления была перенесена во внутренний монолог.
Его глаза расширились, на лице застыло недоверчиво-брезгливое выражение, он смотрел на меня, как на красного слизня, который заполз ему под мышку.
