Леди Потеклея, дама средних лет, с осиной талией, с круглыми навыкате зелёными глазищами, с довольно красивыми пальца́ми, носом картошкой и с залаченными волосами до состояния высохшего камыша, была всегда в фаворе именитых горожан мужского пола города Токсикотно. Болтали, будто у неё когда-то был муж, но он не смог вынести её «красивого» характера (или запаха лака) и просто растворился.
До Пасисяки доходили слухи, что в подвальном помещении этого салона Леди Потеклея торгует неким нежнейшим нижним бельём, сшитым из редких видов красных болотных камышей, и что носить это бельё – это не просто модно, а ещё и полезно: кожа дышит таким образом, что делает его носителя счастливым и беззаботным. (Местные даже поговаривали, будто за этим товаром приезжают жители аж из других городков страны.)
Так ли это, Пасисяки наверняка не знал, но знал, что использование красного (а также белого) болотного камыша в любом виде – это подсудное дело. Правительство Волшебствони пять лет назад запретило использовать красный (а также белый) болотный камыш где бы то ни было в любых отраслях по той причине, что его занесли в местную Красную книгу.
(Но как выяснится позже, настоящая причина крылась в другом: в красном (а также белом) болотном камыше учёные страны обнаружили невидимых глазу жучков, укус которых у жителей Волшебствони вызывает длительную эйфорию. Учёные страны пока ещё ищут противоядие от так называемого в научных кругах «яда счастья». )
Так и шёл Пасисяки с мыслями ехать в салон или нет.
Проходя мимо лавки со сладостями, он инстинктивно скривился – он с детства ненавидел всё сладкое: конфеты, лимонады, десерты – всё это казалось ему отвратительным на вкус. И теперь, глядя на детвору, которая лизала леденцы, купленные тут же, он мысленно крутил пальцем у виска.
Пройдя ещё какое-то расстояние и остановившись у остановки рельсобуса, Пасисяки вдруг шлёпнул себя ладонью по лбу и воскликнул: «Дед подкрашивал забор всю жизнь, и я что-то не помню, чтобы он каждый раз бегал покупать новую краску! Не тот местный он был! Наверняка у него осталась заначка этой самой краски! Банка или баночка!»
Пасисяки быстрым шагом направился домой.
Дома он сразу же полез на чердак, ибо там хранились все вещи старших поколений Пукков.
Чердак был забит старым хламом, покрывшимся толстым слоем пыли; чердачное окно, выходящее на улицу, пребывало в плачевном состоянии, а по углам висели паутины.
– Где же эта краска может быть? – бубнил Пасисяки, роясь одной рукой в куче барахла, другой – освобождаясь от паутины, намотавшейся ему на голову.
В сторону с грохотом летели поломанный табурет, ржавый молоток, треснувший унитазный бачок, три трухлявых чугунных котелка, шпингалет, топорище, плюшевый филин, толковый словарь по укладке мостовых и много чего другого.
Краски и намёка на неё нигде не наблюдалось.
Почесав лысину, Пасисяки призадумался: «Может, в бабушкином гигантском шкафу что-то есть?»
Поправив очки и кашлянув в кулак, он направился к старому шкафу, который стоял в углу чердака. С трудом открыв его просевшие со временем дверцы, Пасисяки присел, чтобы осмотреть содержимое выдвигающихся ящиков: старые полотенца, скатерти, постельное бельё (сильно изъеденное жучками-бельёедами), газеты, книги. На название одной Пасисяки обратил внимание – «Париж меня не видит».
«Точно не читал и название незнакомое», – подумал он.
