Когда в школе учатся несколько детей из приюта – детей отличающихся от большинства обычных школьников – они неизбежно образуют некое подобие своего приютского братства. Эквивалент большой дружной семьи. В том смысле, что дома ты можешь издеваться над младшей сестренкой как тебе в голову взбредет, но если в школе кто-то посмеет на нее хотя бы косо посмотреть – ты моментально звереешь и бросаешься на защиту. Думаю, так было всегда и везде. Приютские дети сплачиваются, потому что считают себя беззащитными… Нет, не так. Потому что точно знают, что беззащитны. Потому что не могут позволить себе такой роскоши как обычные дети – жить в иллюзии совершенной неуязвимости, в мире, в котором что бы ни случилось, мама и папа тут же прибегут и все исправят. В мире в котором твой дом кажется тебе неприступной крепостью. Дети у которых нет дома смотрят на вещи намного реалистичнее. Обидеть, оскорбить, ударить приютского ребенка в обычной школе означает нарваться на неприятности. Ибо тут же набежит изрядная группа самозваных братьев и сестер и оперативно с тобой разберутся. Волчата, защищающие свою стаю. Замыленный образ, но ничего другого для сравнения придумать не получается.
Тут я, разумеется, тоже ухитрился выпендриться. Никогда не считал своих братьев и сестер по приюту братьями и сестрами. Никогда не отделял приютскую реальность от школьной. Видимо, потому что ни черта еще не умея полагать, все же полагал, что реальность все-таки бывает только одна. И почему здоровенный четырнадцатилетний папуас, нещадно лупивший меня в приюте, тут чуть что – сразу бежит на помощь и отгоняет от меня местных обидчиков?
Я не защищал своих приютских сожителей, равно как не ждал защиты от них. Пока был в младших классах, я вполне отчетливо сформировал собственную манеру поведения, которая, я так думаю, выводила из себя всех психологов – и школьного, и приютского – в равной степени. Черт, я бы не удивился, если бы узнал, что они обсуждали друг с другом мою искрометную персону.
Тогда, разумеется, я ни о чем таком не думал. Спустя достаточно недолгое время ожесточенной борьбы со стереотипами взрослых, мне удалось-таки убедить одноклассников в том, что меня не стоит задевать, цеплять и как-то беспокоить. Разумеется, меня считали хулиганом. И разумеется пытались исправить. Но я-то был не просто хулиганом. Откровенно считая всех людей вокруг посторонними, а следовательно, потенциально опасными, я никому особенно не доверял. Тем более, что моя методика выживания вполне себе работала, а почему так делать нельзя ни один психолог мне объяснить так и не сумел.
Обычные дети. Трусливые плюшевые жирные мальчики. Закормленные бабушками, зацелованные мамами. Развращенные неуклюжими периодическими попытками отцов сотворить из них «настоящего мужчину». Сейчас вот вспоминаю об этом и думается: «Какой бред». Чтобы воспитать мужчину, надо сперва самому быть мужчиной. А если твоего отпрыска воспитывает любвеобильная бабушка и такая же мама, которые хотят, конечно, чтобы из маленький рос сильным, смелым, настоящим мужчиной… но при этом оставался зайкой и котиком… Лет до сорока, желательно. Нужно быть реально мужчиной, чтобы пробиться через такую линию Мажино. Только вот как через нее пробиться, если ты сам вырос в таких же условиях и тебя воспитывали точно так же. Зайка и котик. Папики с пузиками…
Мы были волчатами. А я еще и волчонком-одиночкой. Я стремился все понять сам, смотрел по сторонам и делал выводы. И очень скоро сообразил, что проще один раз отлупить такого вот маменькиного сыночка, чем ждать, когда он что-то там поймет при помощи все тех же психологов и прочих педагогов. А то что меня за это накажут… Ну, у каждого образа жизни свои издержки.
