Как мне представляется, система воспитания детей всегда была примитивна и убога, как дудка. То есть, существуют целые теории, написаны научные труды и, наверное, толпа всевозможных умников разрабатывает некие методики для непонятно чего… Педагогика – это не наука, ребята. Педагогика – это искусство. И, как и во всяком другом искусстве талант тут дан немногим. Но, как и во всяком искусстве, наличествует целая толпа тех, кому талант не дан, но они скорее сдохнут, чем это признают. Хорошую книгу способны написать немногие. Единицы способны снять хорошее кино. Джаггер как-то сказал: «Пока мое лицо изображено на первой странице журнала, мне плевать, что про меня пишут на семнадцатой». Но ведь остальные страницы тоже чем-то заполнены. На них тоже о чем-то идет речь. Толпы критиков и ведов (ну, в смысле искусствоведов, литературоведов и прочих – тех, кто что-то там ведает). И, если педагогический талант, как и всякий талант, – явление единичное, то откуда же это стадо школьных «учителей»? Откуда это море методологий, распоряжений, указаний от департаментов и сводов по которым следует всех учить и воспитывать? Правильно, это все от них – от «ведов».
Кто-то сказал, что одна из основных целей воспитания состоит в том, чтобы объяснить ребенку причинно-следственную связь. Ну, в том смысле, что если ты нашкодничал – тебя накажут, а если сделал что-то хорошее – получишь награду. Примитивно, убого и не имеет никакого отношения к реальности. Для меня основная линия педагогики всегда состояла в том, что меня пытались убедить в отвратимости наказания. Детей пугают. Пугают постоянно. «Вот будешь себя плохо вести, и тогда…» Что – тогда? В каждом микрообществе свои страхи. Причем проблема взрослых состоит, скорее всего, даже не в том, что они никогда не исполняют свои угрозы (иначе откуда бы дети узнали, что взрослые врут и сами бы этому учились?), а в том, что все придуманные взрослыми страхи для детей совсем не страшные. И дети додумывают сами. А уж что они там додумают…
Так вот, в моем микрообществе таким самым последним страхом была «шестерка». Шестой интернат для трудных подростков. Про него ходили совершенно жуткие слухи и некоторые воспитатели или школьные преподаватели пугали особо рьяных из нас (меня в особенности) именно «шестеркой». Что вот мол станешь себя плохо вести – отправим тебя в «шестерку». Но что они в этом понимали? По ночам, после отбоя, когда гасили свет в комнатах, мы рассказывали друг другу намного более жуткие выдуманные истории про «шестерку» испытывая при этом и ужас и восторг одновременно. Ну, кто не рассказывал страшные истории по ночам? И про то, что в «шестерке» тебя могут на всю ночь приковать наручниками в подвале полном крыс в темноте. И про то, что там сажают на несколько дней или даже недель в карцер – жуткую комнату без окон обитую изнутри железом. И про то, что по ночам там ходят призраки забитых надзирателями мальчишек.
Я во все это не особенно верил, очевидно, раньше других разгадав, что взрослые постоянно врут, постоянно грозятся, но почти никогда не исполняют своих угроз. Поэтому самые страшные истории про «шестерку» придумал именно я. Мне было лет двенадцать, когда я порадовал пацанов историей про то, что в «шестерке» ставят медицинские опыты над подростками и разбирают их на органы. Эх, если б я знал…
Но это все было позже. А в школе поначалу я, в общем-то, успевал весьма неплохо. У меня даже были любимые предметы и некоторые из преподавателей меня хвалили. И у меня даже были друзья. К сожалению.
