Снимать уличную обувь не было необходимости. Ни один из самых злостных микробов, добравшийся до морга на пыльной обуви патологоанатома, уже ничем не мог навредить его пациентам. Но, следуя своей какой-то внутренней дисциплине, он всегда менял ступням место обитания перед началом работы. И на этот раз скинул любимые замшевые мокасины, надел резиновые тапки-калоши. Последний взгляд в зеркало – на него смотрел уже иной человек, более подходящий не внешнему разноцветному миру, а безмолвному за той дверью, куда не желает ступать вне срока ни одна нога живущего.
Для патологоанатома не существовало рабочего времени и расписания. В морге он проводил большую часть своей жизни. Утро, день, вечер, иногда и ночь. Его уходы были связаны лишь с действительными нуждами – купить еды, сигарет, сменить одежду – с теми бытовыми мелочами, которые мешали ему целиком отдаваться своему делу. Частенько он сутками не покидал рабочее место, и тогда сослуживцы заботливо подкармливали его и снабжали табаком.
Он прекрасно знал, что представляют собой легкие курильщика. Но эта неприглядная картинка поразила его воображение лишь однажды, на первом вскрытии. Он опасался наступления того дня. Неделю перед этим пил, курил до посинения, набивал уши садистскими медицинскими анекдотами, что, как горох, сыпались из уст старшекурсников. Ему было уже за двадцать пять, когда азы избранной им профессии лишь только начали отпечатываться в его гуманитарном мозге. Над его печальным романтизмом подшучивали юнцы-однокашники, уже к своим двадцати ставшие циничными акулами-медиками. Они демонстрировали перед ним свое фиглярство в самых что ни на есть неподходящих местах. А предстоящий поход в анатомичку вообще раскрепостил их фантазии.
Он не спал в ту ночь. Отказаться, сославшись на болезнь, не имело смысла. Он добровольно бросил свою жизнь в склизкие, пропахшие формалином лапы данной профессии, и ему ничего не оставалось, как молча подавлять рвотный рефлекс и сливаться с ужасом предстоящего.
ГЛАВА 2
Он стоял серо-зеленый возле анатомического мраморного стола. Казалось, даже дыхание соседа нарушит его равновесие, и будущий патологоанатом рухнет на кафельный пол. Он держался, призывая на помощь всю свою мужскую волю и гордость. Свалиться – означало нескончаемое презрение сокурсников и всего института. И он держался.
Прискакал вертлявый, психопатического вида педагог с приросшим к пухлым, мокрым от слюны губам бычком, поострил на предмет внешних прелестей его жертвы, которая, по его словам, будет еще краше изнутри, и приказал медбрату действовать. Тот полоснул тело от шейной ямочки до лобка, срезал кожу с ребер, раздвинул ее, как кулисы в театре ужасов, вынул грудную клетку и явил страждущим человеческое чудо. Красоты в том зрелище было мало.
Педагог-анатом кривлялся, тыкал указкой в разноцветные органы, что-то лопотал про них, подмигивал симпатичным студенткам, быстро перенося указку с трупа на живых, дабы подчеркнуть их полнейшее тождество. Бычок отцепился наконец от губы лектора и угодил прямо внутрь растерзанного тела. Но это, казалось, нисколько не смутило опытного «ученика» Везилия, а лишь позабавило его. Где была душа подопытной жертвы, что она чувствовала в те минуты? Благо, если она презрела помещение анатомички и летала вне его стен, прощаясь с привычным земным окружением. Мать родная не выдержала бы такой картинки, такого шоу, такой пытки над ее чадом, а что говорить о душе, самой близкой той плоти субстанции, а может, и настолько далекой, что, освободившись от сей бренной оболочки, она с радостью забирает с собой всю ее какую ни на есть красоту, обретает долгожданную свободу и носится, счастливая, меж стихий, смеясь над краткостью человеческой жизни.
