Мне никогда не было страшно заключать крупные сделки, брать заказы, которые казалось бы невозможно выполнить. Потому что в моем словаре нет такого слова как “невозможно”. В моей жизни все возможно.
— Костян, здаров, — кручу руль одной рукой, другой прижимаю трубку к уху, — Можешь забрать машину Евы от ее родителей. И купить продукты, завезти ко мне. А то там Евка, а в холодильнике мышь повесилась.
Привезти жену сегодня домой была спонтанная идея. Если честно, то эгоистично, не захотел ее отпускать, хотя спокойно мог отвезти к подруге. Держать при себе — это способ контролировать. А контроль я люблю.
— Да без проблем, Андрюх. А ты сам куда? — интересуется друг.
— Бля, не поверишь, — недобро усмехаюсь, загорается красный, и я торможу, устало потирая лоб, — У меня там такой цирк происходит. Ольга сбежала и приехала в клинику к Диме. Требует, чтобы ее пустили к сыну. А я вот еду это все разгребать.
— А как она сбежала то? — хороший вопрос. Потому что я сам хер знаю, как она это сделала. И намерен разобраться с этим вопросом. Нужно принимать кардинальные меры, иначе это будет повторяться постоянно.
— Понятия не имею. Ладно, давай, я погнал, — жму на педаль газа, когда загорается зеленый.
Прощаюсь с Костяном, пролетаю два проспекта и уверенно сворачиваю во дворы, где располагается частная клиника, куда я попросил, чтобы определили сына. Как Ольга узнала, где он... Еще один вопрос. Это просто невозможно. Если ей правда никто об этом не рассказал. Хотя, кроме меня, Аллы и Костяна никто и не знает где Дима. Мать не стала бы говорить с Ольгой, хотя бы потому что она ее терпеть не может, а во-вторых они никогда и не общались особо. Костян? Да не, никогда в жизни. Остаюсь только я. Но я точно в бреду не был, чтобы сообщать бывшей такие подробности.
Других вариантов нет.
Залетаю на третий этаж, где располагается палата сына. Уже краем глаза ловлю худощавую и сухую фигуру бывшей. Она сидит на полу и рыдает, так громко, что содрогаются стены и звенят окна. Раньше бы я с ума сходил от ее слез, всегда мной манипулировала с помощью них. Сейчас — похер. Знаю все ее уловки, больше не торкает. Осматриваю некогда красивую девушку, в которую влюбился как дурной. Горел же ей. Умирал без нее. А сейчас не вижу в ней ничего из того, что так сильно любил...
Взгляд пустой, волосы с отросшими корнями небрежно собраны в пучок, ногти все погрызаны. И что же ты с собой сделала, девочка?
— Андрюша, — она замечает меня, начинает хныкать, поджимая свои пухлые губы. Отталкивает от себя медсестру и бежит в мою сторону.
Кидается на шею, не успеваю даже среагировать. Рыдает на груди, царапая кожу на моей шее своими обломками ногтей. Аккуратно убираю ее руки от себя, отодвигая девушку.
— Любимый мой, они не пускают меня к Димочке. Ты скажи им, что я мать. А то они не верят. Я к сыночку хочу.
— Это я запретил тебя пускать к нему. А что ты вообще здесь делаешь?
— Как что? К сыну приехала, — вытирает слезы ладонями, — А почему ты не пускаешь меня к сыночку?
Она подавлена и немного возбуждена. Глаза бегают из стороны в сторону. Я начинаю догадываться, и меня просто поглощает ярость.
— Блять, Оля, ты опять нюхала? — рычу ей в лицо, хватая больно за подбородок. Сжимаю челюсть почти до хруста. Она пищит от боли, встает на носочки, испуганно на меня взирая, — Говори!
— Ну что ты, родной мой. Как я смогла бы? Пусти к сыну, я соскучилась.
