Горькую думу, но это нисколько не важно.
Даже случается, грустную песню пою,
Пальцем рисуя сердечки на блюдечке влажном.
Так – с той поры, когда ты, не прощаясь, ушёл.
Что нам прощаться? Ты вышел всего на минутку,
Вышел и сгинул… Тебе, видно, с той хорошо,
Что подсказала сыграть со мной глупую шутку?
Первые дни мне казалось, схожу я с ума:
Я обзвонила больницы, милиции, морги.
А осознала – смеялась до колик сама:
Веришь – не веришь, от игрищ твоих я в восторге!
Бросил и бросил… Противное чувство тоски
Я запиваю глоточками горького кофе,
Книги читаю, а в окна летят мотыльки —
Крылья опалят, наивные, на полувздохе.
Даже не думай, что в сердце обиду держу —
Всё отгорело в тот самый момент, как узнала.
Звёзд перламутры, срываясь, летят на межу,
Тают на крыше на дачной и сочно, и ало.
Если бы даже решил возвратиться, то я
Дверь в своё сердце уже никогда не открою.
Стала такою неверущей Надя твоя…
Перекрещусь да и сердце своё успокою.
Не возвращайся!
Ты не со мной. Но больше я не тку
Своей печали серую холстину.
Не прокляну тебя, не оболгу,
Не плюну в равнодушную я спину.
Не сладилось. Не спелось. Не срослось.
Но боли нет – одно опустошенье.
Отныне будем путь торить поврозь —
Такое вот нелепое решенье.
Поплачу если – от тебя тайком,
Тебя притом ни в чём не упрекая.
…Окурок, вмятый в землю каблуком…
Зря нервничал. Иди! Я отпускаю!
Коль сердцу твоему не трепетно, не больно,
И не вкушает слёз моих твоя душа,
Я тихо отойду, спокойно-добровольно,
В сторонке постою, неслышно, не дыша.
Что звёзд холодный блеск? Тот свет давно не греет,
И бабочке лететь нет смысла на огонь.
В тот шёлковый апрель ты был ко мне добрее,
А нынче холодна, тверда твоя ладонь.
Мудрец ли, дьявол ты или коварный ангел?
Истерзана душа, иссушены глаза.
Взошёл на пьедестал ты в высочайшем ранге,
И я бы за тобой, да застит свет слеза.
Простреленный июль – приют сквозных печалей:
Ты шаг один вперёд и тут же два назад.
А помнишь, как ветра в апреле нас качали,
И как волшебен был черешен аромат?
Забыл… И потому ничуть тебе не больно,
И голос мой дрожит, и крупный бьёт озноб…
То ангел золотой сидит на колокольне
Или сизарь взлетел туда, святым стать чтоб?
Я, крылья опалив, отныне не летаю:
В сторонку отойдя, смотрю на твой полёт.
А был хмельной апрель, я шла к тебе, святая…
Закончилось всё то уже как третий год.
Ты превратил любовь в игру,
При этом знал, что я умру.
Скажи, зачем ты сделал это?
Не злюсь, не плачу, не ору,
Глаза сухие на ветру,
Ведь не конец же, право, света?
Сердечко рвётся из груди,
Но знаешь, лучше уходи,
Чем игры странные со мною.
О том, что грешен, не тверди —
Одна морока впереди,
Мне больно выглядеть смешною.
Что обожглась – то не беда,
Зато теперь я никогда
В пустые речи не поверю.
Всё лабу-лабу-лабуда…
Ты, впрочем, был таким всегда —
Учусь на собственном примере.
Любовь в игрушку превратив,
Победу занеси в актив;
Уже я не боюсь удара.
Замысловат твой креатив
И мой чудаковат наив,
И в результате мы не пара.
Дал мне слово, а я растерялась —
Приготовила ж целую речь.
Запунцовела щёк моих алость:
Тронь – и можешь ладони обжечь.
Что-то странное я лепетала,
Запиналась, глотала слова.
И такая во мне трепетала
Страсть – натянутая тетива!
Дал мне слово одно. Торопиться
Или дратвой зашить накрест рот?
Ты же знал: белокрылая птица
В теле немощно-хрупком живёт.
Ты же знал! И обидел жестоко,
Правда, слово последнее дал.
Я хотела сказать было много,
