Кинжал Соколович оставил в груди Бакунина – так полагалось по ритуалу – взял со столика подсвечник с догоревшей до половины свечой, вышел из спальни в коридор и от неожиданности остановился.
В углу коридора по лесенке, приставленной к стене, прикрывая за собой люк в потолке, спускался человек в форме гусара. Когда он оглянулся на свет свечи, Соколович узнал в нем известного своими любовными похождениями, дуэлями и картежными скандалами поручика Звягина.
Он тоже узнал Соколовича – им приходилось встречаться у князя Карла Долгорукова, устроившего у себя что-то вроде домашнего игорного дома для избранных любителей испытывать судьбу с помощью колоды карт, раскладывая их направо и налево. Соскочив на пол с последней ступеньки лестницы, Звягин пошел навстречу Соколовичу, прижимая к губам палец, и с удивлением, которое, казалось, готово уступить место хвастливому торжеству, громко зашептал:
– Соколович! Каким ты образом здесь? Поверь, я…
К ещё большему удивлению Звягина Соколович вдруг присел, поставил на пол подсвечник с горящей свечой и неожиданно, поднявшись, ударил Звягина кулаком в живот. От удара у ошарашенного Звягина перехватило дыхание. Он стал хватать ртом воздух, выпучив от боли и удивления глаза.
Соколович был намного сильнее Звягина. Он схватил его за грудки и, отрывая от пола, потащил в спальню, толкнул на кровать рядом с Бакуниным и, выхватив из груди Бакунина кинжал, вонзил его Звягину прямо в сердце, не промахнувшись и на этот раз даже в полумраке спальни.
После этого Соколович принес свечу, достал кинжал из груди Звягина и вернул на место, где ему полагалось находиться согласно масонскому обряду мести. Старик Бакунин сидел, прислоненный к спинке кровати. Лицо его было сурово и величественно, оскал змеиной пасти рукоятки кинжала выглядывал из складок ночной рубахи, набухших кровью, два изумруда змеиных глаз поблескивали зелеными искрами, в каждом из них отражалось пламя горящей свечи.
Поручик Звягин полулежал рядом. На его нагловато-красивом лице застыла гримаса ужаса, смешанного с удивлением.
«Так вот почему черный ход не заперт, – подумал Соколович. – Что делать с этим Звягиным? Вынести? И куда его? Или оставить? Если дело дойдет до Шешковского, а оно, конечно же, дойдет до Шешковского, пусть поломает голову, старая ехидна…»
Соколович вернулся в коридор, опять поставил свечу на пол, поднялся по лесенке к потолку, прислушался и осторожно попробовал поднять люк. Крышка не поддалась, он нажал сильнее, но люк оказался надежно запертым изнутри. Соколович спустился, сложил лестницу и посмотрел вверх. Люк снизу был совершенно незаметен, вписываясь в лепнину потолка.
Соколович взял свечу, прихватил лестницу и вынес ее в прихожую. Не зная куда деть лестницу, Соколович засунул ее под топчан, на котором со старческим легким храпом спал Яков. Потом заглянул на кухню, поставил на стол свечу и погасил ее. В полутьме он вышел из квартиры, нашел черный ход и через несколько минут перелез невысокий забор и выбрался со двора на Гороховую улицу.
И весь Санкт-Петербург, привидившийся России в мертвенно-синем кошмаре императора Петра I, то ли Великого, то ли Безумного, и уютный особняк на Гороховой улице были погружены в сон. Шел всего лишь третий час после полуночи.
Спокойно спали швейцар в парадном особняка и сторож в каморке во дворе, спала этажом выше бельэтажа счастливая визитом Звягина искательница романтической любви, крепко спали под воздействием лошадиной дозы сонного порошка Яков и Аграфена, и мертвым сном навсегда уснули сенатор, член Коллегии иностранных дел Афанасий Иванович Бакунин и поручик Звягин, так некстати, неожиданно встретивший в этом особняке Соколовича и не успевший похвастаться своей очередной победой над слабым и уступчивым, всегда открытым нежным чувствам, а потому и беззащитным, женским сердцем.
