– А монах?
– Монах и пикнуть не успел, к тому же он не знал русского языка и никогда не читал ни Пушкина, ни Гоголя, ни Толстого с Достоевским.
– Но пулемет настоящий, действующий? Не игрушечный?
– Очень даже действующий. Сначала его использовали как обычный, потому что фарфоровая пуля, попадая в организм человека, воздействует на него ничуть не хуже свинцовой, а иногда даже прошивает насквозь нескольких вояк, невзирая на чины и звания, в отличие от свинцовой, которая на вылет бьет значительно реже. А потом выяснилось, что если пулеметной очередью провести по земле линию, то никто не может ее переступить. Это и спасло нас, когда Чапаев, нажравшись самогона до зеленых чертиков, объявил себя Лениным и Карлом Марксом в одном лице и перестал подчиняться командующему фронтом. Красные и белые зажали нас на берегу Урала, и тогда Анка-пулеметчица очертила очередями из глиняного, то есть фарфорового пулемета круг, границу которого вот уже почти сто лет не удается перейти ни пехоте, ни кавалерии, ни танкам, и атомный взрыв в этот круг не проникает. Внутри его пустота, настоящая пустота, абсолютная. По физическим параметрам такая же, как в открытом космосе, только лучше. В открытом космосе на единицу объема то и дело еще встречаются всего-то несколько элементарных частиц, порою странных и малоизученных, а у нас – ни одной, пусто, хоть шаром покати. Но главное не это. В открытом космосе пустота обладает только физическими свойствами, а у нас настоящее царство духа. Весь броневик до отказа забит Кантом, Гегелем, Шопенгауром, Ницше, Шпенглером, Платоном, Аристотелем, современных вроде Кьеркегора тоже полно и все это с примесью Кастанеды.
– Их сочинениями?
– Да нет. Их духовной сущностью. И вот сидим мы с Чапаевым годами в нашем броневике, жарим спирт, как поэт Есенин, и дышим всей этой философией, иной раз хоть противогаз надевай. А Анка, вся в печали, дежурит в бронебашне с глиняным пулеметом, на всякий случай, мол, попробуй кто сунься, никто и не суется, поэтому ей по женской части не позавидуешь, но тут уж делать нечего – у бабы своя доля и не у каждой бывает бабье лето. Вот так втроем, всяк при своем деле и мыкаем век. В абсолютной пустоте век идет за день, то есть за сутки.
– А этот… Ну, ваш двойник, который в год по роману пишет… Вас не посещает?
– Его уже фактически нельзя назвать двойником… – задумался Пелевин, – …он давно самостоятельная сущность. Раньше иногда появлялся… Пока писал роман «Чапаев и Пустота». Даже соорудил рядом с нашим броневиком водокачку, ну, то есть водонапорную башню.
– Водонапорную башню? Зачем?
– Ну, во-первых, он человек наблюдательный и как-то совершенно верно заметил, что человек – это всего лишь столб воды высотой около двух метров, нечто вроде водонапорной башни. А во-вторых, у нас рядом река Урал, качай воду сколько хочешь, хоть до посинения, она ведь течет с севера на юг, осетров в ней было полно. Урал ведь граничит западным берегом с Европой, а восточным с Азией, так что к нему подходи с любой стороны, все едино…
Пелевин надолго задумался, погрузившись в свои мысли, как в воды реки Урал. Я не осмеливался прервать его задумчивость, но он сам преодолел ее и продолжил рассказ:
– Но последнее время к нам никто не заглядывает, даже Котовский. Котовский человек вроде неплохой, но подозрительный, даже так и не выяснилось, кто его отправил на тот свет, а главное, как личность он неглубокий, вырос на Майн Риде и склонен к бандитской дешевой романтике. Другое дело Чапаев. Он в юношеские лета с колокольни упал. Другой костей бы не собрал, разбился бы вдребезги, а Чапаев – целехонек. Он поэтому и в революцию подался. Согласись, расшибись он тогда вдребезги, разве стал бы он народным героем?
