Читать онлайн Аркадий Застырец - Пентаграммы

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Из предисловия к первому изданию

Работа над этой книгой продолжалась три года (до 1991-го), но, в известном смысле, так и не завершилась. Ибо, по логике созданной автором формы, «Пентаграмм» должно быть не три, а пять. Пять раз по пять десятков пятистрофных (или двадцатистрочных – идеальный объем в русской лирической поэзии) стихотворений.

Логика формы сдалась и рухнула под натиском свободного, может быть, даже лихорадочного поиска – поиска Родины, смысла, выхода из рутинного круга бесчеловечных решений.

Пентаграмма – попросту правильная пятиконечная звезда – издревле считалась магическим оберегом, спасающим человека от потустороннего зла (символическое и практическое значение перевернутой пентаграммы прямо противоположно). По необъяснимой (или напротив – вполне ясной и закономерной) геральдической иронии для России XX столетия этот знак сделался роковой веригой. Пентаграмма из позлащенного алюминия на погонах, из орденских золота и эмали на парадных мундирах, из «рубина» над башнями Кремля и, наконец, из крашеного железа над могильными холмиками – давила и по сей день продолжает давить на православную нашу землю отступническим отрицанием креста.

То, что «Пентаграмм» оказалось всего три (и в третьей разрушается пятеричная волнообразность в чередовании размера и ритма) – тоже, на мой взгляд, символично. Пентаграмму одолевает Троица.

Не надо думать, будто перед вами книга, исполненная поэтического ригоризма. Здесь пентаграмма проигрывает войну, «приняв» навязанную ей тактику игры – игры воображения и ремесла, формально строгой и трудной, а по существу оказывающейся игрой свободного духа.

В стенах этого странного лабиринта разыгрываются удивительно разнообразные эпизоды. В них смешиваются и сменяют друг друга несовместимые, казалось бы, вещи: юмор и самоирония соседствуют с трагическим переживанием и стоическим монологом, проникновенные мысли – с детской наивностью и поверхностной стилизацией, Восток – с Западом, древность и средневековье – с новым временем и нынешним днем.

Вас. Кириллов-мл., 1993 г.

О новой редакции

Идея выпустить мою первую книгу стихов в новой редакции пришла мне в голову под влиянием нескольких одобрительных отзывов на «Пентаграммы». Сознавая вопиющее несовершенство этой книги, я, тем не менее, постарался в новой редакции сохранить ее основные свойства, связанные со временем сочинения. Стихотворений, которые я счёл необходимым выбросить из книги вовсе и заменить специально для этого сочиненными сегодня, не так уж много. Несколько стихотворений перекочевали в книгу из приложения к ней (среди них необыкновенно популярный «Нафталин»). Многочисленные, но не слишком масштабные изменения внесены в тексты чаще ради их формального усовершенствования, реже – по идейным соображениям.

Аркадий Застырец, 2015 г.

Пентаграмма I

Марии Аркадьевне Грачёвой,
верившей в меня на Земле,
любящей меня на Небесах

Ubinam aut quibus locis te positam patria reor?
(Где или в каких широтах, родина, тебя представить?)
Катулл, Книга стихотворений, 63, 55

Сон Пифагора

Итак, начнём. Луна, песок, Эллада.

У моря спит весёлый Пифагор.

Не истина, а жизнь ему отрада.

Горазд он жить с тех пор и до сих пор.

В красотах разноцветных геометрий —

Кошмарный ум, но линия легка,

Как ленточка, развившаяся в ветре,

И магия простого перстенька.

Итак, пора. В девятой ипостаси

Он спит себе с ухмылкой в бороде

И на ступнях сухое пламя гасит

В зелёной набегающей воде.

Расталкивая кручи кучевые,

Во сне он мчится с Коса на Кизик

И учит звёзд названия живые,

Небесных сфер прилежный ученик.

Тем временем, восстав, рассвета гидра

Глотает ночь, начав, конечно, с ног,

А в изголовье ржавая клепсидра

По капле точит вечности кусок…

Биармия

На стогнах града есть просторы

В сто вёрст и звёзд, и во сто крат,

Где снег размазывает горы

И дождь пьянит как виноград!

Фасады в воздухе распеты

Семь раз на семьдесят ладов,

И мнится свет чужой планеты —

В пучках неоновых цветов.

Вдали, таинственно размыта

Тумана белой бородой,

За полем Божеского жита

Спит колокольня над водой.

Спугнув дремавшую ворону,

Всё ярче, белая, видна,

В широких розвальнях по склону

Январских туч – скользит луна.

Мечта воспламеняет лица,

И улица внушает мне,

Что здесь навеки поселиться —

Равно что умереть во сне…

Венеция

В компании горьких пропойц

Лапландию я пересёк,

И, кажется, возле Надвоиц

Ко мне подошёл паренёк.

Сверкая серебряной пряжкой

И сдвинув берет набекрень,

Тряхнул он обтянутой ляжкой,

Колено поставил на пень

И молвил: «Синьор, не скупитесь,

Платите две тысячи лир

И смело в гондолу садитесь!»

«Ну что ж, молодой юкагир, —

Ответил гребцу я с усмешкой, —

Считай, что дела на мази:

Вот деньги, смотри же не мешкай —

До Пяльмы меня довези!»

Луна в Беломорском канале

Качала волну за кормой,

И Байрона вслух мы читали,

Карельской овеяны тьмой.

Тифлис

Через ночь – самолёт, нитка в чёрную бусину вдета,

И от глиняных вод на обрывистый берег Куры

Поднимается сноп оперённого горного света,

А навстречу ползут прокопчённые пылью ковры.

Лезут пластырем в окна латинские глупые буквы,

Точно бредит Тифлис перемётной цыганской сумой,

И Святая гора в мох и плесень развесистой клюквы

Погрузилась во сне необъятно широкой стопой.

И грузинская речь удивительней русскому вдвое

В те минуты, когда осенит, что считают рубли…

Под копытами древних коней не расплющатся с воем

И в куски под откос не покатятся все «жигули»!

Разве скрипнет зубами прохожий, хватаясь за ножны,

Разобрав неожиданно, что я глазами сказал, —

И опустит глаза, и плечами пожмёт осторожно,

Ненароком поняв, что предательски сломан кинжал…

Я сижу на траве, на проспекте Шота Руставели,

Надо мной облака бороздят океан синевы,

Тихо дети поют в осенённом крестами приделе,

И восходят по склону слепые крылатые львы.

Чудесное спасение II

Стук и звон – телега с клетью,

Переспрос – кого везут?

По кому изладил петлю

Неподсудный суд?

Видно волосы и спину,

Вкруг – холёные штыки.

И пугает мама сына:

«Бука, бука! Вон клыки!»

Угораздило связаться!

Восвояси уж нельзя.

Поздно, братцы. Тошно, братцы!

Вот и сказка вся…

«Не успели! Обманули!» —

Ударяет в голове.

Вдруг да на ухо шепнули:

«Прижимайся сам к себе!

Берегись и стань покорным,

Нам сподручней, нам видней».

В подворотне трое в чёрном

Стерегли коней…

Европейская стужа

Европейская стужа стара,

Как растрёпанный том в переплёте,

И седая сова на болоте

Коротает при ней вечера.

Разнесётся охотничий клик,

Пробегут с деревянной трещоткой

И горит в очаге за решёткой

Рукописный весенний дневник.

Мечет искры в проталину ветер,

Режут уголь, вздыхая, меха.

Шапка снега блестит на повети,

Под ножом ослепив петуха.

Копит солод морозный рябина —

Грозди с ночи темнее горят.

От солений – на зёрнышках тмина

Настоялся в сенях аромат.

«Дети, что же вы? Кланяйтесь деду!»

Входит облако инея в клеть

И басит: «Краем леса поеду.

Может, ёлочку вам приглядеть?»

Жажда

У буден моих, у магрибских верблюдов,

Нагружены мягкие кладью горбы,

И бронзово солнца библейское блюдо

В песке раскалённой недельной тропы…

Оно меня будит и, стало быть, будет

Щитом интересов большого купца,

Чьи верные слуги и добрые люди

Готовы меня подымать до конца.

Ты видишь того, что, рыдая, подпругу

Зубами рванул на себя второпях?

Он подал мне руку как старому другу,

Он думает, я разделю его страх.

Здесь каждый навечно записанный в стражу,

Войдя в самому себе праведный раж,

До смерти подставил плечо под поклажу

И всем говорит, что свобода – мираж.

Здесь каждый готов и равняется каждый

С рассветом в затылок на всех остальных,

И пламя меня пожирающей жажды

Противней проказы любому из них!

Русская душа

Застенчивый корнет

Поодаль Перемышля

Читает, став на свет,

Японские трёхстишья.

Поднёс листы к глазам

И взвешивает звуки:

«Конец осенним дням.

Уже разводит руки…»

Он сдерживает дрожь

И, строчки повторяя,

Разительно похож

Лицом на самурая.

А на краю леска

Четыре эскадрона

Ахтырского полка

Крушат Наполеона.

Погода хороша —

Хрустит мороз в мундире,

И русская душа

Куда французской шире!

Занавес над портретом

Погляди сюда, лиценциат,

Не води растерянно глазами.

Ты – модель, и кажется, не рад…

Почитай-ка что-нибудь на память.

Расскажи о чёрной ворожбе,

Если не боишься. Если хочешь —

О любви безумной, о гульбе,

Молодецких кознях среди ночи,

Как рога наставил старику,

Как отшила набожная баба,

Расскажи про гибель и тоску,

Про гашиш у старого араба,

Как ты солнце с Крюгером встречал,

Украшая ленточками флюгер,

Как тебя нашёл глазами Крюгер

И в костре на площади кричал…

Ярче свет на левой половине,

Волосок лежит на волоске,

Верный знак служенья медицине —

Матовые ландыши в руке.

Возвращение Синдбада

В ажурный двор несут букеты белых лент,

Самшитовый замок – на розоватом створе.

Как море далеко! И сладко вспомнить горе,

Качая на руках поющий инструмент!

В копчёное стекло жара подслеповато

Бессмысленно глядит на медленный фонтан

И в нежных облаках земного аромата

Любимая к тебе прильнула, капитан.

Твои мечты сбылись, и всё у них на страже

Ты видел этот сон на мертвых островах,

Где лишь сухой песок, холмы горячей сажи

И выступает соль под солнцем на камнях.

Ты видел этот сон в полуночном пожаре,

Объявшем твой корабль, и лёжа на шипах

Злой лихорадки, и – на греческом базаре

С дощечкой на груди и цепью на ногах.

И, отложив канун, ты трогаешь руками

Узор дарки, лицо, рябую мастабу —

И борода блестит, омочена слезами

Во сне и наяву, во сне и наяву…

Весть

Снег падает, волна о берег плещет,

Темней тавро в тугих морщинах лба,

Надрезанные чёрточками вещи

Цепляет кисть искусного раба.

Отброшен меч, от вражьей крови чёрен,

А враг, он – вот, в парчовым кушаке,

Красив, убит и страшно опозорен,

И голова – в запёкшемся песке.

Искусный раб, у сломанного стяга

На пышном трупе выложив листы,

Письмо рисует. Помыслы чисты,

И в полумраке светится бумага.

О хитрых планах войска из столицы

Он вяжет весть на топком берегу

К поджатой лапке выученной птицы

И засыпает в медленном снегу.

Разводит зубы смерть железным звоном…

Всё очень просто только на словах,

И пахнут иероглифы лимоном:

«Чжан Бао жив. Мы встретимся в горах».

Театр

Терпите: кажется, вот-вот

Настанет час перипетии.

Возможно, сцену вдруг зальёт,

Из раны хлынув, кровь витии.

А этот злой мятежный хор

Тиран с ухмылкой объегорит,

С судьбой в суде ещё поспорит

Зарвавшийся сановный вор.

Крепитесь, ждать не до утра —

Так лаконична наша пьеса…

Смеяться зрителю пора!

Вы плачете? Какого беса?

Вот жаль, вы не были вечор:

Мир не видал таких трагедий! —

Рыдая, зал обманом бредил…

Да поумнел, видать, с тех пор.

Патроны в ружьях холостые,

Речами усыплён народ…

Но стойте, кажется, вот-вот

Настанет час перипетии!

Весна

Неверского графа угрозы

Мне, право, теперь нипочём!

Французские, сука, берёзы

Висят над бурливым ручьем.

Крапиву качая и нежа,

Стеною идёт на восток

От Буржа до самого Льежа

Апрельского ветра поток.

Какие бурлят разговоры

На пьяных отважных устах!

Парижские, сука, жонглёры

Подружек ласкают в кустах.

Рассёдланы рыжие кони,

Распущены враз пояса,

В бредовом сливаются звоне

Рыдания, смех, голоса…

В восторге от собственной позы,

Клариса поводит плечом.

Неверского графа угрозы

Мне, право, теперь нипочём!

Шут

Пляшет шут на канате – на шее сидит обезьяна,

Пляшет шут и поёт, растянув намалёванный рот,

И хохочут в толпе, и кричат, балагуря вполпьяна,

А со лба у шута по щекам и за шиворот пот

Льёт и льёт, будто шут – рудокоп, размахнувшийся в штреке,

Иль степенный кузнец, из огня распластавший булат.

Вперед

Читать онлайн Аркадий Застырец - Пентаграммы

Похожие книги