– Зовите, Владимир Пантелеевич, своего микеланджело!
– Кого звать? – всполошился староста, – Мы таких не знаем, господин Пентюх!
– Федоса зовите! Пусть объясняет, что нарисовал! А то непонятно ни черта.
– Как непонятно? – Корюх аж руками всплеснул: – Вот же мундир! Иностранный. И пуговицы на нём. Блестящие. Видите?
– А! – воскликнул я, – Эти паучки – пуговицы?
– Какие паучки? – обиделся Владимир Пантелеевич, отчего лицо его ещё больше сморщинилось, а глаза, казалось, ещё ближе съехались друг к другу: – Это пуговки! А от них лучики! Сияли пуговки так, значит!
– Понятно, – я затянулся и спросил: – А эта клякса слева что значит?
– Какая клякса? – чуть не в ужасе вскричал староста: – Орден какой-то был у него на кафтане! С мечами! Видите? Мечи нарисованы!
– Мечей не вижу, – честно ответил я, встал, подошёл поближе: – Я думал – это крестики какие-то.
– Мечи же! – у старосты даже губы от обиды задрожали: – Вы гляньте, как Федос нарисовал красиво! Прямо, как было на убиенном! Не отличить!
Я проморгался, глядя на каракули на стене. Подумал уже, что с ума схожу. И спросил осторожно:
– А вот эта кля… э-э-э-э орден? На брюхе?
– Да какой же это орден? Пряжка от ремня! Тоже блескучая! Видите, как лучики от неё? Прям во все стороны блестят!
– Ага, – я глубокомысленно покивал и спросил: – А раны на нём были?
– Вот этого не видали! – категорично заявил староста, – Мы его быстренько завернули и закопали! Чтобы не вонял. Не рассматривали-с.
– А мундир снимали-то с покойного? – я выкинул окурок. Подумал и затоптал его.
– Зачем? – удивился староста, – В мундире и закопали!
– Закопали далеко?
– За кладбищем сразу! Кто его знает, какой веры? Батюшка сказал, что отпевать не будет. Человек незнакомый, а вдруг не христианской веры?
Я вздохнул тяжело, посмотрел на Тварь и спросил:
– А как вы поняли, что он убиенный?
Староста потоптался, почесал темечко и ответил нерешительно:
– Так годков тридцать на вид ему было. Вид не хворый. Отчего ж ещё умирать в таком возрасте?
Я вздохнул ещё раз и проговорил печально:
– Ну что, Владимир Пантелеевич, берите пару мужиков с лопатами, будем откапывать вашего убиенного!
– Как откапывать? – оторопел староста.
– Как-как? Лопатами! – я посмотрел на ошалевшего старосту и пояснил: – У меня указание от пристава и председателя земской управы – сделать опись ран на теле убиенного. Если он убиенный, конечно. Потому берите мужиков и пошли копать!
– Да как же можно, Господи? – прошептал Корюх и перекрестился: – Господа побойтесь, Семён Петрович!
– Я, Владимир Пантелеевич, исправника нашего и председателя больше боюсь, чем кого бы то ни было, – я сделал вид построже, показывая, что спорить не собираюсь, – Да и покойник ваш уже ничего никому не сделает, а мне новую работу искать неохота! Сказано описать – опишу!
– Никто из мужиков не согласится, господин Пентюх, – староста набычился и смотрел на меня исподлобья.
– А вы им скажите, – зло сказал я: – Кто не согласится – в свидетели запишем! А может, не в свидетели даже, а в понятые! И с вас начнём!
– Какие такие понятые? – осипшим враз голосом спросил Корюх.
– А это вам исправник Добронравов расскажет! – я повернулся, сделав вид, что собираюсь уходить, и бросил через плечо: – Когда почтовая карета до Бирюля?
– Не надо карету! – староста забежал вдруг ловко вперёд и остановился передо мной: – Выкопаем мы убиенного! Сейчас найду народ!
