Горечь в его словах пронзила ХынСаа странным сочувствием. Она понимала его печаль, пусть и приняла свою долг лишь вчера. Вскинув на миг взгляд, она вновь отвела его в сторону. Лицо Курхо было таким же мужественным, как и у Дийнала, но отталкивало отпечатком жестокости.
– За твою смерть я не заплачу их жизнями, ведь предсказание уже сбылось, – продолжил наследник. Фийха за спиной ХынСаа испуганно вздохнула, но девушка не ощущала страха. Только тревогу о племени. – Ответь правдиво: ты отравила еду?
ХынСаа вскинула бровь. Мелькнула в мыслях догадка, что Курхо зачем-то нужно, чтобы её признание было услышано остальными воинами. Она понимала: он знает, кто подсыпал яд в котелки.
Прятаться в молчании и лгать не было ни желания ни причины, вскинув голову, девушка подарила воину ясный взгляд и промолвила:
– Я.
Некоторые воины зашипели от злости в ответ, Дийнал прищурился, скрывая досаду. Ламарцы ничем не выдали своих переживаний, и Курхо, горько усмехнувшись, сделал шаг к ХынСаа. Девушка не отступила, не отвела взора. Ярость туманила сознание наследника, он помнил о том, что принятые в гневе решения оборачиваются тяжелыми последствиями, но его обманула уверенность, что предсказание Хэжара сбылось. Потому он проронил, умело пряча эмоции:
– Всё твоё племя будет продано в рабство и станет подчиняться жителям Риада, но ты… Ты достанешься в дар Саа Мелару. Станешь жертвой, что я преподнесу ему ко дню своего возвращения в Риад. И сполна отплатишь за кровь моих воинов.
– Курхо! – вырвалось у Дийнала.
Наследник подарил ему гневный взгляд, и воин промолчал, решив не вмешиваться. Отрешённость, которой отреагировала ХынСаа, напугала его и вызвала разочарование у Курхо, ждавшего хоть искры страха в этих чистых, совершенно невинных глазах. Слабое удовлетворение он почувствовал, лишь когда пленница опустила голову, хмурясь, словно от боли, и резко развернулся, намереваясь вернуться в палатку. Но его остановило твёрдое:
– Я – ХынСаа из племени Ламар.
– Я запомню, – ядовито отозвался наследник, оборачиваясь, и сузил глаза. Взгляд у девушки был пронзительным, но странно пустым.
– Я – ХынСаа из племени Ламар, – повторила она. Курхо нахмурился, и пленница вновь промолвила: – Я – ХынСаа из племени Ламар… Я проклинаю ваше племя. Ваш город будет разрушен, ваши дома покроет жидкий огонь, ваша слава обратится забвением. Тот день, когда Цайлом извергнет свою ношу, когда земля опустеет, когда небо станет слабым и рухнет вниз, когда брат побежит от брата… тот день будет последним для Риада.
Воины и пленники застыли, слушая охрипший, огрубевший голос девушки, стихли звуки, казалось, даже ночь затаила дыхание. ХынСаа покачнулась, едва с её уст сорвалось последнее слово, и без чувств упала на руки подхвативших её женщин. Курхо переглянулся с Дийналом. Они оба поняли, что услышанное только что было пророчеством.
В сердце горы Цайлом всегда было прохладно и влажно, и только особенно солнечные дни согревали воздух внутри храма Ихрадж. Неровные каменные стены просторной пещеры, украшенные исполинскими гравюрами, были сухими и светлыми, идеальным кругом опоясывали ритуальный зал мощные колонны, высеченные из серебристого песчаника. На некоторых валунах вдоль стен золотом распространяли вокруг тёплое сияние медные светильники, вливался в сырую свежесть воздуха лёгкий аромат аниса. Тёплая голубоватая вода в неглубоком озерце посреди пещеры была прозрачной, позволяя разглядеть камни на плоском дне, и хрустальная влага миниатюрными водопадами сбегала к подножию горы, журча в тишине её многочисленных внутренних переходов. Глубокая расщелина в своде пещеры пропускала лучи света, что потоком падали на озеро, отделяя его от темноты, в которую кутался древний алтарь. Островками касалась краёв расщелины сочная зелень, в изножье жертвенника, освещая высокую арочную нишу, ровно горело пламя. К монолитному возвышению за алтарём двумя полукругами вели высеченные в камне ступени, заключая жертвенник в своеобразный плен, виднелись на верхней площадке каменное седалище, укрытое белоснежной шкурой, и темневшая позади него арка проёма.
