Бьен покачала головой, разглядывая пожелтевшую статуэтку, и добавила:
– И все же мы видим их на каждом образе Эйры, на статуях и картинах, и вспоминаем, что любовь простирается даже на самых отвратительных созданий этого мира. На них особенно.
– Авеши – миф.
Бьен взглянула ему в глаза:
– Еще вчера я думала, что Трое – миф.
– Они чудовища. Они для забавы терзают мужчин и женщин. – Рук оглянулся на руины храма. – И их последователи не лучше.
– Наше дело – помочь им стать лучше.
– Мертвые, мы никому не поможем.
– Можно уйти в подполье. Тайно продолжать служение.
Он покачал головой:
– Куда – в подполье?
– Не знаю. Почитатели Трех же нашли куда? Двести лет таились от выжигавших их святыни аннурцев.
– И мы, продолжая тайное служение, станем платить десятину верховным жрецам, оплачивать налогами содержание зеленых рубашек, с поддельными улыбками расхаживать по рынку, раскланиваться с людьми, которые славят Трех… С каких пор мы стали их сообщниками?
– Людям нужен выбор, Рук! То, что здесь творится, – это как болезнь. Трое гнусные… – Она осеклась, словно кто-то сорвал с языка незаконченную фразу. – Прости.
– Не извиняйся. Я с тобой согласен. Потому и ушел.
– Но они были для тебя семьей.
Рук опустил взгляд на свои почерневшие ладони. Двойной прокол от зубов хозяйки танцев еще просвечивал сквозь слой грязи.
Бьен взяла его кисть в свои, пожала.
Он силился вообразить страны вдали от Домбанга – мили твердой земли, сотни миль, тысячи; столько суши, что и за месяцы не дойдешь до края. Большое искушение – поверить, что, сбежав на дальний край света, они наконец спасутся. Искушение и глупость. Рук и сквозь угольный слой на коже видел пылающий в его теле жар. Кем Анх и Ханг Лок сделали его тем, кто он есть, а от себя не убежишь. Оставалось одно: день и ночь смотреть в глаза затаившемуся в нем зверю, выдерживать его взгляд, пока зверь не отведет глаз.
– Вуо-тоны, – сказал он наконец, подняв глаза на Бьен.
– Что – вуо-тоны?
– Надо уходить к ним.
Она округлила глаза, но не возразила, а нерешительно кивнула:
– Этот вал ненависти рано или поздно спадет. Город успокоится, и можно будет вернуться. А мы могли бы принести им учение Эйры…
– Вуо-тонам нет дела до учения Эйры, – поморщился Рук. – Вообще-то, тебе там и рта раскрыть не дадут.
– Потому что я женщина…
Он запнулся, не сразу поняв.
– Нет. Потому что ты слаба. – Рук покачал головой, подыскивая точное слово. – Потому что сочтут тебя слабой. У вуо-тонов право голоса надо заслужить.
– Чем?
– Убийством.
Она вздрогнула, взгляд ее стал далеким.
– Тогда я буду молчать.
Рук хотел ответить, но не стал. Вопрос, говорить или молчать, бледнеет перед вопросом, жить или умереть.
– Так ты согласна?
Он ужаснулся, представив Бьен в дельте, но оставаться в городе было еще хуже.
– Я не вижу выбора, – равнодушно ответила она.
Рук медленно, вглядываясь в ее лицо, кивнул. И понял, что готовился к спору.
– Пойдем. – Чтобы подняться на ноги, понадобились все остатки сил. – Нам надо поесть.
Она тоже встала. Он взял ее за руку. Впервые, сколько он ее знал, Бьен позволила себя вести.
* * *
Ли Рен вскинула голову им навстречу. Она сидела на потертом табурете, помешивая в чугунном котелке большой деревянной ложкой. Улыбка смяла ее лицо сотней морщинок и открыла редкие зубы.
– Как раз к ужину.
– Верно, – кивнул Рук. – Спасибо тебе.
– Стыдно-то как! – пробормотала старуха, опуская взгляд в дымящееся варево. – Стыдно.
