Читать онлайн Игорь Шелковский - Переписка художников с журналом «А-Я». 1976-1981. Том 1
Любите искусство в себе, а не себя в искусстве.
К. С. Станиславский
В середине 1970‐х годов идея самиздатского журнала по искусству висела в воздухе. Помню, как в Абрамцеве, среди зелёного раздолья, мы говорили об этом с Сашей Косолаповым. Всё упиралось в технические возможности, вернее в отсутствие таковых. Напечатать тексты в пяти экземплярах на пишущей машинке, вклеить несколько чёрно-белых фотографий – и всё? Что может дать читателю такое самодельное любительское издание? Не говоря уж о том, что издателей будут ждать кары, вплоть до тюрьмы и лагеря – Алик Гинзбург сидел в лагере за самиздатский журнал поэзии под названием «Синтаксис». Фраза, которая повторялась в десятках интеллигентских домов и в течение десятилетий: надо быть особенно осторожным.
В 1976 году я стал эмигрантом. И в Париже приспосабливался к совершенно новой для меня жизни. Примерно за год до этого в Москве я познакомился с бизнесменом из Швейцарии Жаком Мелконяном, он нашёл меня через Георгия Дионисовича Костаки, у которого было несколько моих скульптур. Бизнесмен был тоже отчасти коллекционером, я представил его моим друзьям-художникам. При встрече уже в Париже он высказал идею, что неплохо бы издавать журнал по подпольному искусству. Сказал, что в Москве он обсуждал эту тему с художниками и все были в восторге. И что он взял бы на себя материальную сторону дела. Кто мог бы стать редактором? Я согласился на эту работу, и с этого дня началась подготовка первого номера совершенно ещё никому неизвестного издания. От первого разговора до выхода первого номера прошло два года. Это было время напряжённой работы по подготовке текстов, иллюстраций, комментариев, поиску названия и самого образа журнала. Московским редактором стал Александр Сидоров (псевдоним в журнале Алексей Алексеев), организатором материалов в Нью-Йорке был Александр Косолапов. Среди сочувствующих в Европе были Игорь Голомшток, Олег Прокофьев (Лондон), Ирина Баскина, Сергей Есаян, Виталий Стацинский, Олег Яковлев (Париж), Михаил Кулаков (Рим).
Создавался дизайн журнала (макет первого номера). Основные материалы присылались из Москвы. И с первых же шагов возникла проблема: как пересылать их, через кого? По государственной почте могли посылаться лишь новогодние поздравительные открытки, которые, кстати сказать, не всегда доходили. Свирепствовала цензура тоталитарного государства, перлюстрация писем была в порядке вещей. Швейцарец настаивал, что вся связь должна идти через него. Нас это настораживало: мы бы целиком зависели от одного человека. А одну ниточку всегда легко перерезать. Во-вторых, я вскоре убедился в непостоянстве его интереса к делу, неопределённости, медлительности, оттягивании очередных шагов. Нужны были дополнительные каналы.
Надо было искать людей, направлявшихся в Москву. Ещё лучше, циркулирующих между Москвой и Парижем (или любой столицей свободного мира, дальше можно было пересылать письма по обычной почте). Желательно, чтобы эти люди были, как говорят французы, мотивированными, то есть желающими помочь и понимающими, что представляет собой наше государство и каково живётся в нём художникам и вообще людям творчества. Кто не имел убеждённости в своей правоте, обычно отказывались, не желая подвергаться хоть малейшему риску. Нахождение письма или рукописи во время обыска на границе могло быть чревато лишением визы и ломкой карьеры.
Я до сих пор благодарен всем студентам-славистам, которые, направляясь на стажировку в Москву и возвращаясь на каникулы в свои страны, прятали в своей одежде маленькие клочки бумаги, исписанные мелким почерком (чтобы больше вместилось). Сейчас это кажется непонятным, но тогда представлялось, что легче послать письмо на Марс, чем в столицу родины Москву.
Естественно, переписка с Нью-Йорком, Лондоном, Тель-Авивом или Римом никакого труда не представляла, письма летели быстро. Обсуждаемые в них проблемы были более сиюминутными, актуальными, чем в общеохватывающих письмах из Москвы.
Пользовались ли мы в то время телефоном для контактов с Москвой? Почти нет, так как телефонные разговоры прослушивались, приходилось говорить малопонятными намёками. Разговор надо было заказывать заранее оператору, и часто он прерывался на самом интересном месте. «Большой брат» царил над всеми.
Прогресс науки и техники привёл к резкому исчезновению бумажных писем. Тексты теперь посылаются по интернету и через минуту достигают адресата. Возможно, этот массив почтовой корреспонденции – одно из последних письменных свидетельств ушедшей эпохи.
В отличие от других литературных жанров, письма обычно пишутся по деловой или светской необходимости. В нашем случае первое преобладало, и никто из авторов, конечно, не думал о какой-то их публикации хотя бы и в отдалённом будущем (тридцать лет достаточный срок для рассекречивания архивов).
Ценность этих писем в их спонтанности. Почти для всех художников это была пора блужданий, надежд, стремлений к цели, ещё во многом неясной, зависящей от жизненных обстоятельств. Разрывались дружеские и творческие связи, кто-то уезжал, кто-то оставался. Эмигранты стояли перед стеной неизвестности, неясности своего будущего. Оставшихся мучил вопрос: настанут ли в стране хоть какие-то перемены и когда?
На этом фоне протекала работа над журналом от первого до последнего номера. Вопреки ожиданиям, в письмах почти нет тем и споров эстетических (какое искусство хорошее, более правильное), тех споров, которые велись тогда по московским подвалам и чердакам (зато об этом многие статьи, присылавшиеся в журнал их авторами-художниками). Тем не менее у читателя этого сборника есть возможность проникнуть в закулисную и более интимную часть тогдашней художественной жизни.
Письма, публикующиеся в этом сборнике, разумеется, не все, писавшиеся тогда – 30–40 лет назад, а те, что сохранились у авторов или их адресатов. Тем не менее их общий большой объём вынудил издателей сделать некоторые сокращения: в основном за счёт текстов, которые можно назвать «техническими»: где писалось, что из писем дошло до адресата, что нет; какими путями они посылались, а также той части писем, в которых сообщались семейные новости. Некоторые письма исключены по требованию их авторов или наследников (Гундлах, Кабаков, Немухин), некоторые, потому что их содержание примерно совпадает с другими, печатающимися.
Хотелось бы поблагодарить всех, кто принимал участие в этом проекте:
Леонида Бажанова (художественного руководителя ГЦСИ, 1994–2016), давшего проекту старт.
Сотрудников и волонтеров ГЦСИ, которые в 2012–2013 гг. занимались расшифровкой и набором текстов.
Инну Крымову, Ирину Алпатову, много сделавших для того, чтобы книга увидела свет.
Художника Игоря Макаревича, художника и историка советского неофициального искусства Георгия Кизевальтера, искусствоведов Екатерину Андрееву (Государственный Русский музей), Сирье Хелме (директора Art Museum of Estonia), а также Галину Ельшевскую и Юлию Лебедеву,
Игорь Шелковский
Обложка первого номера. 1979
Обложка второго номера. 1980
Обложка третьего номера. 1981
Илья Кабаков. Москва, 1980-е. Фото Г. Кизевальтера. Собрание Мультимедиа Арт Музея, Москва
Из серии «Перформанс». В мастерской Симоны Сохринской: Дмитрий Пригов, Всеволод Некрасов. 1980-е
Фото Юрия Рыбчинского. Собрание Мультимедиа Арт Музея, Москва
Никита Алексеев. Из серии «Любишь меня – люби и мой зонтик»
Москва, 1984. Фото Г. Кизевальтера
Собрание Мультимедиа Арт Музея, Москва
Андрей Монастырский. Из серии «Любишь меня – люби и мой зонтик»
Москва, 1984. Фото Г. Кизевальтера
Собрание Мультимедиа Арт Музея, Москва
Иван Чуйков. Из серии «Художники московского авангарда». Конец 1980-х
Фото С. Румянцева. Собрание Мультимедиа Арт Музея, Москва
Эрик Булатов. Из серии «Художники московского авангарда». Конец 1980-х
Фото С. Румянцева. Собрание Мультимедиа Арт Музея, Москва
Борис Орлов
Из серии «Автопортреты с татуировками»
Москва, 1995. Собрание Мультимедиа Арт Музея, Москва
Леонид Соков
Золотое сердце. Май 1976
Собрание Мультимедиа Арт Музея, Москва
Переписка Игоря Шелковского с Вагричем Бахчаняном и Франциско Инфантэ. 1981
Публикация о выходе в свет первого номера в Art News. Май 1981
Выставка «Новые тенденции в неофициальном русском искусстве». Эланкур. 1981
1976
Шелковский – Сидоровым 09.76
Дорогие Алик, Лида!
За последние дни не имел ни одной свободной минуты, чтобы сесть за письмо. Столько впечатлений, столько всяких событий и такое множество деталей, что я стараюсь всё это на первых порах хотя бы удержать в памяти, чтобы потом описать в письме.
Начну с настоящего момента. Сегодня воскресенье, раннее утро, солнце, мы в горах на высоте полутора или 2-х километров. Ночевали в доме двухсотлетней давности, прекрасно сохранившемся и функционирующем. Мы – это Христиан, его жена Марианна, их дочка Христина, гостящая у них девушка из Турции Шугета и я, свалившийся на них как снег на голову. (Забыл ещё упомянуть о собаке по кличке Волье.) Добирались сюда сначала на машине, которую вёл Христиан. Ехали по прекрасному шоссе и на невероятной скорости. Так здесь ездят все. Лишь на опасных местах, поворотах шоссе стоят ограничители скорости 80, 100 (не выше ста!). Заехав в горы, оставили машину у ресторанчика в селе и продолжили подъём по канатной дороге. Забрались очень и очень высоко в кабинке, напоминающей кабины чёртова колеса в парке Горького. Потом долго шли вверх и оказались совсем уже на небе, и открылись вокруг все горы с пастбищами, лесами, с сёлами где-то внизу. Шли по хребту, под ногами трава, душистые цветы на низких стеблях, затем немного спустились вниз к дому. Шугета говорит по-турецки и по-английски, я говорю по-русски и немного по-французски, Марианна говорит по-немецки, по-английски и по-французски, Христиан говорит на всех перечисленных языках. Вот так и объясняемся. Вечером поужинали при керосиновой лампе и пели песни.
А сегодня утром я проснулся от перезвона колокольчиков на коровах, которые окружили дом, тёрлись о стены, лизали брёвна. Вышел на порог, коровы ласковые, соскучившиеся по людям, лижут руки, жуют штаны. Дом стоит (точнее висит) на таком крутом склоне, что ходить около него трудно, но коровы привыкли – бегают вниз-вверх.
Вот видите, стоило мне уехать, и я пишу всё не о том.
А начну я теперь со своего отъезда. Поезд тронулся. Спутники по купе – молодая высокая хохлушка, едущая к своему мужу в Карл-Маркс-Штадт, и шофёр из Херсона, говорящий с сильным украинским акцентом, по взглядам почти русский шовинист, по национальности – немец. Она – Нина, он Эдвард Августович. О чём-то весело проболтали весь вечер, и я лёг спать на свою третью полку с чувством, будто еду в Симферополь или Новороссийск. <…>
Утром проводник принёс декларации. Почему-то очень волновавшиеся, мои соседи по купе стали их заполнять. Я тоже. Кое-как справились. На основные вопросы: не везёте ли наркотики, опиум или приборы для их использования, дружно ответили, что не везём. Проводник сказал, что в Бресте поезд будет стоять полтора часа, можно выйти погулять, и мы с Августовичем воспользовались этим, оставив девушку на всякий случай в купе. Разбрелись по вокзалу: я пил кефир, он сдавал советские деньги в сберкассу, поезд после перестановки на другие колёса должны были подать с Варшавской стороны вокзала. <…> В купе вошёл таможенный служащий, взял мою декларацию. «Вот вы пишете 2 скульптурно-декоративные работы. В каком магазине покупали?» «Ни в каком, это мои собственные. Я художник». Ушёл, поезд тронулся.
Похожие книги
