Вчера вечером в Palais des Congres открылась выставка современного русского искусства. Мне не с чем сравнивать, но говорят, что приняли выставку очень хорошо. Разгоняли публику, как в Москве, путём тушения света – никто не уходил.
Шелковский – Щенникову 09.11.76
Дорогие Алик и Белла!
Вот я и в Париже. Всё очень просто, как будто так и должно быть. Уже снял комнату, самую недорогую и очень интересной конфигурации: с окошком маленьким, но смотрящим прямо в небо. Есть некоторая мебель: умывальник, матрац и полочки. Набил гвоздей для уюта (по Зощенко), перевесил полки, расставил кружки, банки. Знакомые подарили газовую горелку, на которой можно пожарить яичницу или сварить луковый суп из пакета. Ещё в Австрии обзавёлся маленьким кипятильником. Так что дом – полная чаша.
За стеной живёт студент-мексиканец, напротив – какие-то мексиканские старухи. Отопления нет, но, во-первых, ещё очень тепло, во-вторых, есть электрический радиатор на колёсиках. Если его включить, то очень быстро становится жарко и душно. Пол застлан толстым, зелёным сукном с обильными пятнами жира. Зато нет тараканов, которые были в гостинице «Avenir», где я прожил предыдущий месяц. Поднимаюсь я сюда по широкой, застланной ковром лестнице, затем два этажа по узким, скрипучим ступенькам. Улица, где я живу, находится в центре города, и квартал принадлежит к категории «картье шик».
Орлов – Шелковскому 15.11.76
Здравствуй, Сергеич.
Я получил две твои открытки, но письмо всё ещё задерживается.
В тот раз, когда ты звонил и я с тобой «разговаривал», я хотел сказать тебе что-нибудь приятное. Но в той обстановке так ничего и не получилось. Ты так далеко и настолько в другом мире (будто в потустороннем), что кроме как «ну как там?» и сказать-то нечего.
Алик ждёт ремонта, и мастерская пустеет. Пустеет она медленно, не разом и походит это всё на медленное умирание. Как знать, оживёт эта мастерская или нет, но с её смертью уходит из нашей жизни, может быть, один из самых дорогих для нас отрезков времени.
Помнишь? Новоселье с полуторачасовой речью Фёдора Васильевича [Семёнова-Амурского]. Читки Приговских Абрамцевских стихов, однодневные выставки-дебаты с «амурчатами» в присутствии изумлённо-грудастой Веры Джигирь, а симпатичнейший сокровенный человек Ионов шевелит бровями и, не скрывая, злится на меня. А дни рождения, а новые года, а сёстры Рогачёвы или Рочеговы? А Тамара Чапаева, которой мы сочиняли любовное письмо, ты стрижёшь её насмерть перепуганную. А наши прогулки от мастерской по бульварам. А Абрамцево, Переславль с армянами и всезаполняющим Сашей Кудрявцевым. А наши бега от Песталь, и её топления в Чёрном море из‐за любви к «капитану». Да сколько всего щемяще-сладкого ушедшего в «запасники памяти». Я очень люблю тебя. Игорь, я так и не понял, за что ты подверг меня гонениям.
Я хотел бы услышать от тебя сравнительную характеристику нашего лучшего искусства и западного нынешнего. Косолапов пишет, что всё, что он делал в Москве, были «ошибки молодости». Я помню, как Саша резко менял вероисповедание (даже в религиозной сфере), и не очень серьёзно отношусь к его отказам. Не считаешь ли и ты своё искусство «ошибками молодости»? <…>
Игорь, напиши поподробнее о выставке. Кто из скульпторов на ней выставился. Как отозвалась пресса. И вообще как всё это выглядело на фоне французского искусства?
Всего хорошего. Желаю дальнейших успехов. Боря.
