Далее было самое интересное. Угол, образованный поворотом подземного хода, делила биссектриса, тоже обозначенная, пунктиром, но проведенная недалеко. Были и подписи: от дома до поворота – 120 метров, далее, по биссектрисе – 12 метров и глубина – 5 метров. То есть обозначалось ответвление от подземного хода с углублением, сделанное, скорее всего, для создания тайника, хорошо и прочно оборудованного.
«Правда, не за тридевять земель зарыта», – вспомнил он слова старицы.
Не за тридевять земель… Но где? Тут-то и подумал он о Теремрине. Вот зачем она говорила о нём и велела найти его. Это, скорее всего, план усадьбы старого генерала Николая Константиновича Теремрина. Тут вспомнилась и ещё одна деталь. Когда во время гражданской войны Ивлев выполнял одно особое задание, связанное с использованием подземного хода в далёком уральском городе, кто-то сказал, что, мол, у отца Алёшки Теремрина такой классный ход прорыт от усадьбы в лес, что и этому не уступит… Многие помещики, напуганные революцией пятого – седьмого годов пытались подобным образом обеспечить себе пути спасения от разъярённой толпы люмпенов. Но Ивлев помнил ещё и о том, что генерал Николай Константинович Теремрин более всего переживал не за себя, а за какой-то очень ценный свой архив, который долгие годы собирали и его пращуры, и он сам.
Значит, тот архив не вывез его сын, значит, он так и хранился возле усадьбы. Но откуда о нём знала матушка Серафима, и откуда у неё план, начертанный, скорее всего, лично самим Теремриным?
Надо было встречаться со старицей снова. Могла же она дать ещё какой-то намёк и относительно этого чертежа, который, как она уверена, теперь в надёжных руках. Оставалось попросить её привязать план к местности, то есть указать населённый пункт, в котором расположена усадьба. Голова шла кругом…
Ивлев возвращался домой, в свой посёлок, размышляя над разговором со старицей. Было лето, вторая половина августа. Всё текло своим чередом – накануне отметили День Военно-Воздушных Сил СССР. Конечно, не спокойно было на душе, ведь он то понимал очень многое…
Посёлок, обычно в этот час вымерший, показался словно проснувшимся по какому-то сигналу. Ивлеву встретился сосед, который куда-то спешил. На ходу бросил:
– Слыхал, Петрович, что в Москве творится. Государственный комитет создали, по происшествиям, ну этим, как их, чрезвычайным. Ни-чо не понять по радио. Бегу в сельсовет, может, что узнаю.
Ивлев даже остановился: «Вот оно, началось»!
Что ж, стоило тоже пойти в сельсовет, тем более собирался позвонить Теремрину.
В сельсовете было людно. То радио слушали, то обращались к телевидению. Сообщения передавались почти непрерывно. Обращение… и фрагмент балета «Лебединое озеро», какая-то информация – и снова балет. Сообщения были бравурными, победными… Многие тогда понадеялись на окончание бесчинств демократии и возвращение к социалистическим ценностям.
Ивлев слушал эти сообщения, но не выходило из головы заявление старицы о том, что грядёт конец красного режима.
И тогда он подумал: «А не спектакль ли всё то, что разыгрывается в Москве?»
Он подошёл к телефонному аппарату и пояснил собравшимся:
– Хочу поговорить с одним военным писателем из Москвы. Может, он что путное скажет.
Все притихли. Ждали звонка. Соединение происходило обычно довольно долго, и на этот раз пришлось ждать минут двадцать.
Ивлеву довелось быть свидетелем разговоров.
