А теперь позвонить матери. Реакцию Веры на любое сообщение Марина почти всегда могла предсказать заранее. По крайней мере, первую. Сейчас это будет возмущение по поводу того, что отец сумел попросить кого-то позвонить только дочери, а не жене.
Вера долго молчала после того, как Марина выпалила ей практически дословно все, что услышала от Игоря Соколова, оказавшегося человеком, который спас жизнь ее мужа. Затем произнесла:
– Значит, Денис в такой степени пришел в себя, что вспомнил и твой телефон, и то, что не купил тебе диван. Отлично. А попросить какую-то санитарку напрямую сообщить жене, что он живой, оказался не в состоянии?
– Какая же ты… предсказуемая, мама. Ни на секунду не сомневалась, что ты именно так отреагируешь. Все объяснения на эту тему ты пропустила. Знаешь, это было бы очень смешно, если бы не было так ужасно. Давай по отдельности переварим то, что узнали.
Марина разъединилась, но мать тут же перезвонила:
– У тебя есть адрес этой клиники?
– Да.
– Пришли мне. И телефон этого спасителя, как его там.
– Хорошо, но ты уверена, что можешь спокойно разговаривать с людьми, не хамить, ничего не требовать, а просто поблагодарить?
– Кто бы меня поучал…
– Ладно, пришлю. Только не надо меня сейчас дергать. Мой отец в большой беде, я должна что-то делать.
– Не бросай трубку, Марина! – воскликнула Вера. – А тебе не кажется, что это все выдумки Дениса? Попросил какого-то приятеля позвонить тебе, потому что я сразу бы раскусила… А сам может быть где угодно и с кем угодно. Когда-то явится и скажет, что вылечили. Нет? Не кажется?
– Ты знаешь, что мне всегда кажется, мама, – в глазах Марины закипели злые слезы. – Мне кажется, что ты неизлечимо больна. Что твой крошечный мозг не справляется с твоими безумными амбициями и страшным эгоизмом. Ты даже не догадываешься, что такое переживание, сочувствие, жалость и прочие эмоции, доступные нормальным людям. Будешь продолжать меня мучить своим бредом, заблокирую твой номер.
Марина бросила на стол телефон и сильно сжала виски. Только не плакать из-за нее. Слишком много чести. И не вспоминать «счастливое» детство. Как за любую провинность или резкое слово мать била ее по лицу и запирала в шкаф, туалет или ванную на долгие часы. Все! Вырвалась, добралась до станции Взрослость. А сердце все никак не отучится замирать от страха, как у пятилетнего ребенка, который прячется под кроватью, когда мать вытаскивает из шкафа ремень отца. Запомнилась даже не боль, а жестокое, садистское унижение. Это было главным в их отношениях с матерью. И тогда, и сейчас. Вера уверена, что родила для себя жертву именно для такого удовлетворения.
Марине вдруг стало тесно и жарко в квартире. Она сбросила на пол халат и открыла настежь все окна. Морозный воздух с нежными иголочками снега прильнул к ее горячему телу, промыл затуманенные глаза. Да и в смятенной голове прояснилось. Марина сейчас жила в собственной квартире, что и делало ее независимым взрослым человеком в своем праве. Квартиру ей подарил папа. Время, проведенное с отцом, – это крохотные фрагменты жизни по сравнению с глыбой постоянного общения с матерью-домохозяйкой. Но эти редкие дни, короткие часы и минуты всегда были в ее защиту. Это были конкретные, откровенные и безусловные гарантии ее свободы и возможности полноценного существования.
Отец никогда при Марине не критиковал и не одергивал Веру. Но и она при нем не слишком многое себе позволяла. Но он явно делал выводы из того, что видел. А Марина, как любой одинокий и запуганный ребенок, умела слышать то, что не предназначалось для ее ушей, и видеть сквозь стены.
