Виталий смеется. Костер тихо потрескивает. Пищат комары, но нас не трогают. Тепло и спокойно.
– А он знает, как ее читать надо, молитву эту? – спрашивает он. – Да будет тебе известно, что чтение «Иисусовой молитвы» есть величайший подвиг. Это очень трудно. Немногие из святых могли взять на себя это послушание. Вот спроси у него, знает ли он, как ее читать?
«А как ее читать? – удивляюсь я. И сама вспоминаю: – «Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго»… Что здесь сложного?
Виталий будто читает мысли. Действительно – видит насквозь. Он дает объяснение. Здесь писать не буду его – точно не запомнила, а дезинформировать не хочу. Помню только, что да – оказывается, действительно очень сложно.
– Я почему об этом говорю, – продолжает Виталий. – Сам такой был. И из духовенства по этой причине ушел – искушение пошло очень сильное. Нет, не надо этого. И ты со временем поймешь – лучше в тени держаться. Время сейчас такое – лучше в тени.
Я провела в Першино три дня. Как магнитом тянуло туда. Хотя что я о Виталии знала? Мимолетная встреча во время съемок для Рен-тв – да и все.
– Почему Вы мне помогаете? – спрашиваю я у Виталия.
– Потому что в тебе себя увидел, – спокойно ответил он. – В твоей жизни – я сам. Понимаешь?
И он рассказал о себе. Два высших образования, одно из которых – художественное, в девяностых годах владел крупным бизнесом в Москве, стоял у истоков образования кредитной системы в России…
– А как Вы к вере пришли? – спросила я.
Виталий усмехнулся.
– Это не я к вере пришел, а она ко мне.
– Как это? – удивилась я.
– Накануне очередного крупного «дела» сон приснился. Хотя никакой это не сон был. Это я даже тогда понял. Три человека ко мне пришли и сказали: «Пойдешь в такую-то деревню к такому-то старцу, он тебя ждет. С собой ничего не бери». И все.
Я почувствовал, что не пойти – нельзя. Как бы тебе объяснить? Это словно запуск программы в компьютере. Вот во мне это «запустили».
На следующий день я приехал в то место, которое мне указали (я знал, где эта деревня находится). Меня встретила женщина.
– Батюшка сегодня не принимает, – сказала она. – Приходите завтра.
А я понимаю, что не могу уйти. Молчу, смотрю на нее – и стою.
– Надо очень, что ли? – спрашивает она.
– Надо, – говорю я.
– Ну, подожди, спрошу, – отвечает женщина и уходит за дверь.
Через минуту возвращается:
– Господи, что ж ты сразу-то не сказал! – взволнованно говорит она. – Проходи, он тебя весь день ждал.
Я не помню, что старец сказал Виталию. Но после этой встречи его жизнь кардинально изменилась. Он оставил «мир», все бросил. Стал жить по монастырям, восстанавливать подворья, изготавливать киоты для икон.
– Образование-то художественное, – смеется он. – В моих пальцах металл, что пластилин гнется.
Перехватив мой восторженный взгляд, Виталий делается вдруг серьезным.
– Оля, запомни: я не старец. Я – кусок дерьма. Хорошо усвоила? Мне не то, что до святости, мне до спасения вряд ли добраться удастся, по делам моим. Не смотри на меня так. Мы равны. А, может, ты и почище меня будешь…
И вот – Женя. Я потребовала сломать симкарту, чтобы не было искушения позвонить. Он сопротивлялся – пришлось сделать это самой. Теперь уж точно все.
От меня он бежал. В этом беге было что-то очень мальчишеское. Я смотрела ему вслед: убегающий от меня 46-летний мальчишка. Ему очень больно. Я это знаю. Он думает, я обманула его. Предала. Пусть думает. Если ему от этого станет легче…
