поступок. Вместо того, чтобы со всеми разумно и правильно есть гороховый суп (сейчас я его ем с удовольствием, а тогда он казался чем-то жёлто-зелёным до неприличия), я, размахнувшись, запускаю резиновую игрушку в тарелку сидящего за соседним столом
хорошего мальчика.
Как представляющего угрозу для здорового дошкольного коллектива меня переводят в другой (подальше от родной мамочки) детский сад. Представление о переводе и прочая самым решительным образом было положено на стол заведующей всё той же Галиной Алексеевной со змеисто-красными губами.
И то верно: если враг не сдаётся, его переводят в другой детский сад!
Мы играем во дворе – ребята постарше и я, самый маленький. Уже вечер. В глубине двора чья-то перевёрнутая лодка, подпёртая с одного края обломком доски. В образовавшуюся щель можно пролезть. Мы сидим под лодкой тихо. Нас никто не видит. Темнеет. Старшие по очереди выползают наружу. Я, готовый следовать за ними, вдруг погружаюсь в темноту – подпорка убрана, оба края лодки плотно прижаты к земле. Юные пионеры, всегда и ко всему готовые, разбежались по домам. Я остаюсь в кромешной темноте. Под лодкой. Один.
Трудно сказать, сколько времени я провёл в этой подлодке. Почему-то было стыдно звать кого-то на помощь. Замерев и сжав плечи, я ждал, что эта помощь придёт сама… И действительно, через некоторое время я услышал голоса: «Саша!», «Саша!». То были отец и сестра. Я как-то по-собачьи, указывая направление поиска, заскулил и был извлечён на свет божий. Потом отец ходил жаловаться к родителям и главного обидчика Дзюни – здоровенного двоечника, излюбленным развлечением которого было, поймав очередную жертву, свалить её на землю и, придавив голову широким мужицким задом, душить газами, как душит хорёк зазевавшуюся курицу – и Лаврищева, с молчаливого согласия которого малолетний, но вполне себе сложившийся садист обижал, кого послабей. Мы не раз всем двором собирались устроить «тёмную» нашему тирану и даже в один прекрасный момент предприняли отчаянную попытку. Но, свалив его с ног, как-то растерялись, замешкались. Зато он, струсивший поначалу, не мешкая и безжалостно уничтожил ростки оппозиции в зародыше. К третьему, Беликову, отец уже не пошёл, думаю, от того, что последний, по выражению моей любимой учительницы, сам был «пыльным мешком из-за угла трахнутый».
Конечно, права на восстание широких народных масс никто не отменял, но, как сказал поэт «настоящих буйных мало». Да и откуда им взяться? Оппозицию у нас никто не любит.
Двор дома с прячущейся среди тополей перевёрнутой лодкой, развевающимися на ветру, словно вымпелы морских кораблей, цветными полотнищами вывешенного на просушку белья, ветхим рядом сараев для хранения угля, дров и прочего хозяйственного хлама венчал дощатый и щелястый сортир. Неподалёку от этой обеспечивающей простое биологическое функционирование организмов дворовой постройки, заслуживающей отдельного похвального слова – добротный, под зиму сработанный сарай из бруса. Он был построен объединёнными усилиями моего отца и соседа дяди Тимы, жившего с нами дверь в дверь со своей женой тётей Фимой. Внутри сарай был разделён надвое перегородкой: отец, хозяйственный и непьющий, и дядя Тима, как положено доброму соседу, работящий и пьющий, держали свиней. Каждый – свою. А в лучшие времена, для приплоду – по две: чушку и кабана. Вот об этой то проживающей за перегородкой частным порядком свинье и пойдёт речь.
