Своё 90-летие, с неизменной присказкой, в которой слышалась надежда, «если доживу», отец впервые решил праздновать на стороне: мол, гостей будет много, и все не поместятся. Я понимал: место должно соответствовать крестьянской закладке человека, не искушённого в тонкостях дизайна. Им оказался загородный армянский ресторан «Моцарт», с гипсовой лепниной и копиями известных картин… (До сих пор не понимаю выбор названия… почему хотя бы не «Азнавур», учитывая, что исконная фамилия известного шансонье – Азнавурян). Размещённая там и сям восточная пышность с позолотой, заявляла себя во всех интеръерных подробностях: сам юбиляр на высоком стуле-троне, обтянутом то ли веллюром, то ли бархатом цвета бордо и изукрашенном золотым тиснением, восседал в центре стола, принимая здравица и тосты. В довершение всему, сам хозяин ресторана пришёл лично поздравить юбиляра… А тот, в свою очередь, был чрезвычайно доволен всем, что в этот вечер происходило в «Моцарте».
Худа без добра, как известно, не бывает: проводя большую часть времени в кресле, отец стал больше читать. Читать и думать. Так, перечитывая «Тихий Дон», он кусками пересказывал нам трагические шолоховские сюжеты, поражаясь какой-то запредельной жестокости и белых и красных; не отказываясь от своего партийного прошлого, он перестал быть сталинистом, что, учитывая возраст, согласитесь было совсем нелегко; к концу жизни он освободился и от ложного патриотизма, которым, увы, были заражены многие его сверстники, и полагал, что миллиарды, потраченные на ракетные залпы по Ливану, могли бы обеспечить куда более достойное существование миллионам пенсионеров, находящихся «на» и «за» чертой бедности.
На многое по-новому посмотрел и мог ещё посмотреть отец. Но всему есть срок. С сердечным приступом его увезла скорая. В больнице отцу стало лучше и он даже просил принести ему тапочки; а через пару дней вообще собирался домой. Он умер во сне ночью в первый день марта на 91-м году жизни. В тот день с утра небо было чистым, светило солнце, а к полудню началась первая весенняя капель…
В самом начале я писал о том, как понимал «еврейское счастье» Шолом Алейхем. Скорее, как бесконечную череду несчастий, чуть согретых улыбкой великого писателя. Оглядываясь на двухтысячелетнюю историю изгнания «избранного» народа, я не нахожу аргументов «против». И всё-таки, были ли несчастливы мои родители? Сестры мамы? Братья отца? И да, и нет. В их судьбах было много горя, много страданий: семейные конфликты и драмы, смерть близких и потеря любимых, советский антисемитизм, война и эвакуация… Они пережили войну, а ко времени «разоблачения безродных космополитов» и «дела врачей-отравителей» избежали депортации, удачно оказавшись дальневосточниками. Это была главная удача в их жизни – выжить. В дальнейшем, отец, не получив никакого, кроме 4-х классов еврейской школы, образования, оказался незаменим в своём СМУ; маму со словами благодарности часто узнавали на улице солидные дядьки и тётки – бывшие её детсадовские воспитанники; тётяня была из лучших школьных руссоведов, её любили ученики и их родители; один мой дядька дошёл с победой до Берлина и успел поработать может быть в единственной, если не во всём мире, то в СССР, газете на языке идиш; другой, несмотря ни на что, прожил свою жизнь достойно, что дай Бог каждому… У всех у них выросли дети, мои двоюродные братья и сёстры, люди вполне себе достойные и благополучные; они дождались внуков, а некоторые – и правнуков. И я, при всём моём уважении к авторитету Шолом Алейхема в вопросх
