Не помню ни лиц родителей, ни их голосов. Ничего не отложилось в памяти.
Зато прекрасно помню то место, которое называл домом.
* * *
Трюм под сценой – кошмар моих детских снов.
Пространство внизу было огромным, словно пещера в полости горы. И холод там стоял как в пещере. Деревянные, каменные и металлические конструкции занимали весь трюм, отбрасывая на стены странные длинные тени – если, конечно, вниз проникал хоть лучик света. Любой ребенок вообразил бы, что из этого подвала выползают жаждущие его крови чудовища. Я жил в мире шкивов и веревок, извивающихся над головой замысловатой и на первый взгляд бессмысленной паутиной. На самом деле ни один из отрезков шпагата не цеплялся за другой и не был закреплен намертво.
По одной из стен шли полые трубы, наводившие меня на мысль о высоких худых существах, что следят за мной по ночам. В углу устроилась старая ржавая печь, напоминающая дракона с разверстой пастью. Глядя на тусклый огонь в ее чреве, я именно так и думал, порой мучаясь от бессонницы.
Трюм представлялся мне одним из чудес света, когда я вспоминал, как холодные мертвые вещи вдруг оживают под моими умелыми руками – дышат, двигаются, работают. Набор хитроумных приспособлений даже издавал звуки, потребные лицедеям на подмостках нашего театра.
Руководил мною один – самый главный – голос:
– Звон, мальчик. Звон!
Вняв грубому оклику, я бросился к куску веревки и дернул его, вложив в рывок невеликий вес своего тела. Силенок не хватало – пришлось упасть с концом веревки на пол.
Изношенный шкив резко дернулся, и сверху донесся звон – словно звякнула о металл стеклянная бутылка. В зале засмеялись, захлопали. Звуки неслись издалека, будто из другого мира.
Несмотря на усталость, я улыбнулся. Привычные к тяжелому труду руки тем не менее болели.
– Удар!
Ослабив хватку, я взобрался на высокую деревянную платформу. Покрытые огромными, с кулак, синяками колени дрожали и пульсировали болью. Так, теперь другая веревка – старая, потертая, но все еще жесткая. Я дернул, обжигая ладони.
Над моей головой задвигался косо висящий рычаг, и его обернутый тряпкой конец стукнул в большой барабан. Раздался зловещий удар – точь-в-точь раскат грома.
– Дождь! – грубо крикнули мне через перекрытия, однако до меня долетел лишь едва слышный шепот.
Немедленно подчинившись приказу, полез сквозь дебри инструментов и механизмов. Спешка до добра не доводит, и я зацепил ногой деревянный чурбак, заменявший ступеньку, сшиб его и скорчился от боли в ушибленном месте. Опять колено, а как же… Я поморщился, не обращая внимания на просочившийся из темного угла лучик света и укоризненное цыканье.
Стену, к которой я подобрался, занимал ряд тонких бамбуковых палок. Не знаю, насколько они поднимались над сценой, но наверняка высоко. К механизму пристроили маленькую вертушку, однако добраться до нее я никак не мог. Спустя мгновение проклял свою забывчивость и кинулся за скамеечкой.
Повелевающий мною голос молчал. Сверху холодно наблюдали за моим провалом.
Мне швырнули скамейку, и та грянулась об пол с гулким звуком – как будто снова загудел барабан. Я вскарабкался на нее и наконец дотянулся до нужной рукоятки. Деревянный диск сместился, частично высвободив насыпанный в верхнюю часть полого ствола песок и металлическую стружку, и мелкий мусор потек вниз.
Уши заполнил шум дождя, эхом отдававшегося на сцене. Я снова крутанул рукоять. Меня охватило волнение от причастности к общему делу, и мои движения стали хаотичными. Нащупав еще один рычажок, я тоже его рванул.
