Сначала, до того как появились небеса и большой мир, еще до воды и суши, была чернота.
Еще был свет: белое пламя, боровшееся с чернотой. Пламя то разгоралось, то съеживалось, но совсем угасать не желало.
Исходило оно от небесной жемчужины – яйца, одиноко сиявшего в кромешной тьме. И таило оно в себе первое творение – ту руку, что создаст все остальное. И была та рука Ткачом судьбы, Собирателем нитей, что сплел огонь и воздух, даровав нам свет, Создателем, что дал Луне ее бледный ореол, ставший маяком в беспросветной ночи.
И внутри яйца лежал Брам. Лежал в глубоком сне, и вокруг царила пустота, и не было в мире ничего.
И было это до начала времен, до создания Ситров, до первого греха Падшего.
И однажды небесная жемчужина треснула, и в трещину выплеснулись сполохи красного и оранжевого пламени. Раскололи они первое яйцо, нарушив безмолвие и великий покой. Растекся огонь, завыл и заспорил с темной пустотой. И… появился Брам.
Возник он в огне и в свете и вышел в темноту – первым из сущностей нового мира. Говорят, что до сего дня никто не ведает, как выглядел он. Уж слишком велик был Брам, и нет таких слов, чтобы описать его. Единственное, что нам нужно знать, – сначала была чернота, а потом к жизни возродился он и выжег огнем своим бесконечное ничто.
Что же ощутил он в первый миг? Великую пустоту.
Здесь ничего нет… Ничего, кроме меня. Я одинок.
В груди у Брама заныло, и он впервые познал боль.
Куда ни глянь – не на чем остановиться глазу, и нет конца той пустоте. Я один…
Пустота в сердце его все росла, и Брам желал ее заполнить.
Потерянный и одинокий, начал он свое странствие. И нес он с собой осколки скорлупы, и засыпал от усталости, положив на них голову. Хранившиеся в скорлупе свет и огонь, дававшие яйцу тепло, давно погасли, и перетекли они в тело Брама. Итак, спал он в ледяных пространствах, не зная, как быть и что делать.
Куда бы я ни пошел, сколько бы ни искал – здесь нет ничего. Одна чернота, и нечем ее заполнить. Мне холодно… Пусть кончатся мои несчастья!
Устав от тяжелого сна, прихватывал Брам с собой жемчужные осколки яйца и продолжал свое странствие. Прошло немного времени, и совсем обессилел он от одиночества. И зарыдал в темноте.
Как больно… Невыносимо огромна эта пустота! Пусть же она осветится! Только чем осветить ее? Где тот теплый огонь, что видел я до своего рождения?
Тьма одолела Брама, притушив его внутренний свет, и создатель всего сущего изнывал от тоски и грусти и лил горькие слезы.
Как же хрупок я, как непрочен… Еще немного, и разобьюсь я, словно яйцо, давшее мне жизнь! Мне нужно… что-то, не знаю что. Прошу…
И вдруг жемчужный свет, что дало Браму яйцо, полился из его глаз. С ресниц его закапали слезы из белого огня, и упали они на пальцы его. Ощутив их тепло, раскинул Брам руки, и во все концы пустоты разлетелись его слезы. Упали они во тьму и повисли там, заблистав в необъятной ночи.
Тепло… Свет.
Протянул он руку и покачал светящиеся точки на ладони.
Они живые. Настоящие… И нет от них никакого вреда. Они заполнят тьму. Теперь я не одинок! Как тепло!
И притянул Брам пылающие слезы к груди своей, и светящиеся сферы избавили его от одиночества.
Так сотворил Брам первую материю мира, первые огни его. Сотворил звезды. Некоторые из них мигали – вот-вот погаснут, – и Брам дунул на них, и выросли они. Дыхание его давало жизнь, рождало огонь, что рассеет черную ночь.
