Закружилась голова, зазвенело в ушах, потемнело в глазах. Стало трудно дышать, но Морей из последних сил стиснул пальцы, чтобы не разомкнуть невольно знак своего зова.
- Нет, Морей, - сказала Марена, и ледяной зимой отозвались ее слова. – Она уже на пути в навь. Никто не может вернуть ее, даже мы. Оставь мертвое мертвым.
- Но девочка еще жива, - возразила Макошь.
- Она тоже умрет.
- Прошу вас! – взмолился Морей. – Не забирайте хотя бы ее.
Великие матери переглянулись.
- Хорошо, - кивнула Марена. – Но ты отдашь ее мне. Не пугайся. Она не умрет. Никогда не умрет. В ней будет частица моей силы, и она станет служить мне в яви до скончания веков. Выбирай: или смерть, или земное воплощение Мары.
- Я согласен, - Морей с трудом проглотил слюну. – Только спаси ее.
- Никто не должен знать. Иначе смерть твоя будет страшной. Дочь – тоже. Пока не придет женское. Тогда расскажешь, и она увидит меня.
Макошь исчезла, а Марена, обтекаемая струями марева, подошла к полку. Положила руку на живот Добронеги, и по мертвому телу пробежала схватка, выталкивая младенца.
- Нарекаю тебя Мареной, - богиня коснулась лица девочки и повернулась к Морею. – Но ты дашь ей другое имя. Прощай. И больше не пытайся звать нас.
Темный призрак исчез, марево улеглось. Морей взял младенца на руки. Девочка не кричала, только пищала едва слышно, как котенок.
- Заряна! – крикнул он, и в баню вбежала повитуха, увидела дитя, всплеснула руками.
Отдав дочь старухе, Морей без сил опустился на пол. Привалился к дощатой стене и из-под опущенных век наблюдал, как Заряна перерезает пуповину, подложив под нее веретено, перевязывает суровой льняной нитью, которую спряла Добронега, скрутив в нее два волоска – свой и Морея. Очистив нос, уши и рот, повитуха опустила младенца в лохань с теплой водой, куда долила молока. Искупала, обтерла, положила на вывернутый вверх овчиной тулуп – чтобы росло дитя в достатке, а потом туго запеленала.
- Бери, Морей, нарекай имя.
Он с трудом поднялся, взял девочку на руки.
- Нарекаю тебя Велеславой. Велеслава, дочь Мореева.
- А теперь клади в зыбку и отнеси в избу. И похорони детское. О ней, - Заряна кивнула в сторону Добронеги, - не думай. Придут бабы, все сделают.
Дождавшись, когда Морей вернется, Заряна протянула ему обмытый и завернутый в лоскут послед.
- Под яблоней закопай. И смотри, пуповиной вверх, иначе земля будет к себе тянуть. Умереть может.
Не умрет, подумал Морей. Никогда не умрет…
Ледяное оцепенение, сковавшее его после призыва Великих матерей, разлетелось на осколки, и глаза обожгло слезами.
Церковь требовала хоронить покойника на освященной земле. Но где-то до сих пор сжигали – пуская в ладье по реке или на погребальном костре, пряча затем прах в столбцы-домовины на перекрестках дорог. Где-то клали в родовые курганы. А в их дремучих краях копали могилы-коломища, выбирая пригорки в рощах.
Добронега была сиротой, жившей из милости у старой тетки, да и та давно умерла. Мужа к телу усопшей жены не допускали до самых похорон. Обмывали, обряжали и оплакивали чужие люди. Добронега была заложней – умершей прежде срока, а таких покойников считали опасными и хоронили подальше от дома, чтобы не приходили и из зависти не вредили живым. Если церковного обряда над ними не творили, никому до этого не было дела. А вот не покрестить младенца – за этим следили строго.
Морей в нового бога не верил. Точнее, допускал, что он вполне может и быть, но не признавал его главным и единственным. Когда-то каждый был волен выбрать того бога, которого почитал более других. Кому был ближе громовержец Перун, кому солнечный Хорс или огненный Сварог, хотя и остальных не забывали, обращаясь к ним по нужде. В роду Морея поклонялись и служили женским божествам - Макоши и Марене. От них получали тайное ведовство и светлые чары. И каждый посвященный один раз в жизни мог обратиться к ним с особой просьбой.
