Первая зорька - страница 15

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —

Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.

Пусть другой гениально играет на флейте,

Но еще гениальнее слушали вы

Андрей Дементьев

В голодные студенческие годы, пришедшие в аккурат на лихие девяностые, я любил бывать в гостях у своих друзей Маши и Миши. Мише на тот момент было двадцать семь лет, и он по праву считался одним из самых молодых докторов наук в нашей стране. Несмотря на точность его наук (он был доктором физико-математических), сухарем Михаил вовсе не считался. Был он крепок телом и бодр духом, зачастую штурмуя вершины неприступных гор в промежутках между семинарами и конференциями.

Его Маша была во всем ему под стать: тоже математик, хоть и не доктор, а всего лишь кандидат, тоже любитель гор и спартанского образа жизни. Правду говоря, Маше любовь к горам привил Миша, но эта любовь оказалась взаимной. Я как-то спросил у Михаила, не боится ли он брать супругу с собой на вершину, увлечение ведь порядком экстремальное. Можно ногу сломать, а можно и вовсе убиться. Тот же, почесав за ухом, резонно заметил, что, дескать, поломать ногу – плохо, придется на себе пострадавшую тянуть. И в этом был весь Миша.

Я приходил к ним в гости скоротать вечерок, и Маша, узрев на часах позднее время, предлагала сварить макарошек. Дома все равно у них другой снеди не водилось. Макарошки, ясное дело, оказывались простыми макаронами без всяких добавок. И в этом была вся Маша.

Слава богу, я тогда устроился разгружать вагоны со всякими вкусностями, и по протоколу что-то приходилось на бой. Деньги за свой вечерний труд я отдавал проныре, устроившему меня, свою же долю получал этим самым боем, то есть тем, что могло разбиться, но не разбилось. Учитывая натуральный обмен, царивший в общине грузчиков, я приходил в гости к друзьям, прихватив бутылку сангрии, пакет масла, хлеб, помидоры и консервы с самой разнообразной начинкой. Смешав это с неизменными макарошками, мы смотрели на царский стол и вкушали яства с превеликим удовольствием.

По изменению содержимого металлических банок можно было судить, как меняются вкусы и благосостояние нашей страны. Я приносил кильку в томате и рассказывал байки о том, как в прежние времена приходилось грузить сайру и шпроты, а на новый год – лосось и красную икру. Миша смеялся и просил меньше работать грузчиком, а больше сил уделять учебе в вузе. «А то, – говорил он, – всю свою жизнь будешь считать, что исключительный способ добиться чего-нибудь – это что-нибудь разгружать». Маша помешивала макарошки и, закатывая глаза, спрашивала, нет ли возможности грузить кружевное женское белье. Я, не выходя из роли, отвечал, что при разгрузке белья боя не бывает. Она деланно расстраивалась, и мы долго говорили об альпинизме.

Маша и Миша не любили вечерних разговоров о работе. Как три математика, мы могли бы до полуночи рисовать формулы или обсуждать ученые склоки – кто с кем и против кого дружит. Но такого не было и в помине. Пожалуй, я никогда не был очень спортивен, и поход в горы сравнивал с полетом на Луну. Я слушал рассказы о ветрах, о суровых нравах альпинистов, о сладости побед и горечи поражений. Наверное, в тот момент мне больше всего были нужны именно такие рассказы, чтобы увидеть в жизни нечто большее, чем ежедневную учебу с формулами в три этажа и утомительный вечерний труд, не дававший элементарно подохнуть с голоду.