Гаврила наполнил желудок, и мысли потекли в более рациональном русле. Зачем мечтать о доме с камином, где ты уснешь, представляя себя капитаном грозного ледокола? Это все равно, как уснуть во сне и видеть сон. Можно представить себе, скажем, девушку, которую судьба-злодейка привела бы плакать на лавочку прямо под балкон квартиры. Сквозь струи проливного дождя Гаврила увидел бы, как без плаща или зонта на лавочке вздрагивают от рыданий худенькие плечи, и пригласил бы ее зайти в дом, где сразу отдал бы оставшийся кефир с колбасой и хлебом. Эта мысль показалась настолько реальной, что даже толком не отдавая себе отчет и наскоро накинув плащ, Гаврила выскочил из подъезда, оглядывая близлежащие лавочки.
На улице было холодно и промозгло, но от этого жалость к неизвестной девушке, одиноко плачущей на лавочке под проливным дождем, сделалась вовсе нестерпимой, и он спешным шагом пошел по округе, разыскивая незнакомку. Смеркалось. На улице было хоть шаром покати. Одинокие машины с грохотом проносились по дорогам. В окнах домов периодически зажигался и гас свет. Даже бездомные псы не шныряли по улицам в поисках съестного мусора, а жались друг к другу, забившись по ранее обжитым углам.
У кого вызвал интерес наш путник, так это у патрульнопостовой службы, тормознувшей рядом с ним и вывалившейся из своего бобика. Без лишних слов полицейские прошлись по карманам Гаврилы, и не найдя там ничего путного, ограничились легким пинком и двумя затрещинами. Гаврила перенес экзекуцию стойко, без слез и причитаний. Капитану ледокола стоять ночную вахту было тоже непросто, особенно после героического спасения пассажиров со льда. Отъехавший бобик вновь сделал нашего героя свободным, и он быстрым шагом умчался вдаль. Вскоре холод ушел, и стало жарко. Струйки пота стали сбегать по промокшей спине. Хотелось расстегнуть плащ, но Гаврила не мог остановиться даже ради этого. Он бежал, пока дождь хлестал, как из ведра, и на улице темно, а значит, где-то плачет незнакомка, которую должно немедленно спасти.
Но вот запас сил иссяк, и наш капитан остался один среди пустынных улиц города. Он застыл как изваяние, а затем, умывшись струйками дождя, неторопливо побрел в сторону дома. Гаврила плакал, смеялся, бил себя ладонью по лбу и кутался в закоченевшую одежду, как будто мог выдавить из нее еще хоть чуточку тепла. Отворив дверь квартиры, промокший до нитки капитан почувствовал себя словно в родной гавани, встречи с которой ожидал долгие годы заморских странствий. Скинув все одеяние в угол, он пошел прямиком в душ, где, слава богу, горячая вода вернула его в состояние умиротворенного покоя. Затем он повалился спать, и укрывшись видавшим виды одеялом, был счастлив как дитя.
Проснулся Гаврила достаточно поздно, уже было светло, и дождь более не барабанил, уступив место весеннему солнцу. На улице пели птицы, и двор был полон гомона и иной воскресной суеты. При виде горы мокрой одежды в углу «арктическому капитану» стало ужасно стыдно за свою выходку прежней ночью, и он стал неторопливо приводить свои вещи в порядок. Есть хотелось снова, и остатки колбасы, хлеба и кефира пришлись крайне кстати. «Если уж спасать, то лучше незнакомку с авоськой провизии», – подумалось Гавриле между делом.
Затем он взялся за тряпку и вымыл квартиру, гоняясь за каждой пылинкой. Снова устал. Усталость преследовала нашего героя по пятам, и он ждал ее, как освободительницу от горестей и забот, дурных снов и несбыточных желаний. Когда устал, блаженное чувство покоя приходит на смену всему, перестают мучить иллюзорные мечты и фантазии, дурные мысли не лезут в голову – хочется простой, да хоть какой-нибудь еды и койку, куда можно уронить голову и тело. Усталость служит залогом от глупостей – ты наконец-то перестаешь жалеть себя, дивясь несправедливости мира, и рваться из четырех стен наружу, будто особенно сильный и мощный рывок может освободить что-то внутри, способное вылететь и, раскинув крылья, умчаться в небеса к бушующим стихиям.
