И вот на какой-то миг Костик как будто замирает. Глаза его темные, затравленного зверя, вдруг освещаются чем-то теплым, человеческим. Антону хочется зажмуриться и очутиться снова там, где им лет десять… Они грязные притащились к Антону домой. К Костику бесполезно – там крикливая бабка. Мать Антона тоже конечно ворчит: «Опять на пустырь ходили? Грязищи-то нанесли! Выпороть бы обоих!» Но ее ворчания надолго не хватает. Отправляет руки мыть, и за стол. Набив рот, они болтают, смеются…
В семье Антона любили и оберегали Костика, ему часто разрешали оставаться на ночь. Его ласково звали Костик, помня о его детской беде. Пройдет всего три года, и эта дружба обернется бесконечным кошмаром, употреблением, раскаянием, новыми дозами.
Антон смотрит на Костика. Он всё понимает. И Костик понимает. От того сутулится сильнее. Ему бы сбежать сейчас от стыда, да проклятая тяга вертит-крутит, заставляя до последнего унижаться ради денег. Антон всё это проходил. Вместе проходили. И тошно от этого и бессилие двинуться с места не дает. Молчание затягивается. Костик тоже не двигается, смотрит под ноги.
Снизу слышатся шаги. У обоих как будто отлегло.
– Чего стоишь, ключи что ль забыл? – дед смотрит на Антона, неспешно поднимаясь по лестнице.
– Дед! Привет! Да нет, вот встретился тут… А ты чего? – Антон готов деда расцеловать, вовремя он пришел.
– В магазин ходил. Папиросы кончились. Чего тут-то отираетесь, если ключи есть?
Костик едва слышно произносит «здрасьте» и отворачивается, как будто смотрит в окно.
– А чего, друг-то твой не зашел? – дед неспешно стягивал ботинки, присев на обувницу.
– Костик? Да нет, он не зайдет. Он из тех, давних.
Дед покосился на Антона:
– Из дурных твоих что ли?
– Ну да, из… из употребляющих, – опять это чувство вины, стыда.
– И чего вам неймется… Молодые мужики. Ты-то хоть уже не балуешься? – дед кряхтя поднялся, стянул куртку. Антон стоял, как будто провинившийся школьник.
– Дед, я ж тебе говорил. Я уже семь лет как чистый. Иначе я бы сейчас не работал, а вон… как Костик. Да деньги бы у тебя таскал.
– Я б тебе потаскал! Деловой, – дед направился в ванную. – А он чего? Курит дрянь эту?
– Колется, – тихо выговорил Антон. – Да, думаю, да.
Антон стоял в смятении. Так бывало всегда, когда он видел бывших друзей, когда замечал на вокзалах эти трясущиеся руки, маниакальные взгляды. Потом долго еще не отпускало.
Дед вышел из ванной:
– Чего стоишь? Пошли! Ужина еще нет, а матч через полчаса. Вон натекло с тебя.
Антон машинально разделся, стянул промокшую толстовку и протиснулся в кухню. Дед налил воды в кастрюлю, поставил на плиту и присел рядом.
– Курить будешь?
– Да не, дед, я ж не курю, ты знаешь.
– Ну, это я так. Не очень-то ты радостный от встречи с другом… Это тот, который без глаза?
– Он самый. Костик.
– И чего дурень колется! И так девчонку не найти, а тут еще наркоманит.
– Дед, ну у него ж травма.
– Да я помню, что без глаза. Но и слепые вон живут и ничего.
– Я про психологическую.
– Это чего такое? – дед достал было папиросы, но убрал в карман. – Назовут же еще умными словами.
– Понимаешь дед, это ж как – смерть так близко видеть. Мне самому до сих пор страшно. Может, оттуда всё и началось.
– А чего ее бояться, смерть? Раз рядом ходит – еще не скоро заглянет. Видать, не подходишь ты ей.
– Да ладно б на войне, а пацана на всю жизнь просто так покалечило, обидно!
– Это всегда обидно. Я вот, помню, у нас тоже ребята калечились, да и помирали ни за что, в училище.
