.
Ливия – преданная жена у смертного одра своего мужа или же ловкий, хладнокровный политический делец: какому портрету можно верить? Дилемма слишком обычна для изучения этой женщины, и вопрос не в том, как можно ответить на него с должной степенью уверенности. Ливия не была последней императрицей, которую обвиняли в смерти мужа. Поражающая схожесть между зафиксированными действиями Ливии после смерти Августа и рассказами, записанными теми же историками о поведении по крайней мере двух следующих императриц, заставляет нас скептически относиться к таким обвинениям{248}.
Но на кону стоит больший вопрос о пересмотре этих историй о первых римских императрицах. Мы знаем о глубоком беспокойстве в среде римской элиты по поводу появления женщины в общественной жизни при Августе. Там, где власть раньше твердо принадлежала Сенату и распределялась среди его членов-патрициев, теперь, впервые в его истории, Рим получил единую семью, династический клан, из которого должны были выходить правители империи и который ценил женщин – гарантов такого наследования, более того – выставлял это напоказ. А появление на Палатине императорской резиденции, эквивалентной Белому дому или Даунинг-стрит, 10, означало, что теперь женщины руководят домом, который также служит штабом правительства, подойдя ближе, чем когда-либо, к эпицентру политической власти, – и в прямом, и в переносном смысле.
На этой привилегированной позиции они пользовались таким доступом к императору, о котором остальные могли только мечтать. Как сказала однажды Нэнси Рейган о своих взаимоотношениях с мужем: «Восемь лет я сплю с президентом – и если это не дает особого доступа к нему, то уж и не знаю, что даст»{249}. Какова бы ни была правда о причастности Ливии к смерти Августа, вопрос о том, сколь часто и какого рода влияние оказывала на власть она и другие римские первые леди, – это ключевой вопрос имперской политики в следующие десятилетия.
