Взрослые мало понимали, зачем детям нужны все эти измерения. Один Халил предполагал, что они готовятся к чему-то достаточно серьёзному в жизни. Но ему не верилось, что такие маленькие дети задумываются над тем, кем хотят стать в жизни. Вспоминая своё одинокое детство без братьев и сестёр, и возвращаясь мыслями в прошлое, он помнил только забавы с друзьями на реке, рыбную ловлю, игры в куликашки, альчики или лянгу. О ремесле он не задумывался до тех пор, пока однажды отец не поставил его к верстаку, подвинув под ноги обтёсанный чурбак, чтобы сын дотягивался до верстака.
Надо было учиться, надо было готовиться к взрослой жизни. Халил не мог себе представить, чтобы он заявил отцу, что не станет плотником, а будет ткачом, гончаром, кузнецом или ювелиром. Ему такое и в страшном сне не могло привидится. А его младшие сыновья даже не задумывались – будем строителями, не хотим быть плотниками. Время, проводимое ими в мастерской, тратили так бездарно, что Халил смирился с потерей двух учеников. Хорошо, что другие дети радовали его сердце и готовились стать мастерами не хуже Карима и Саида.
Шло время, Али с Ульмасом теперь уже не семилетние несмышлёныши, а почти четырнадцатилетние подростки, прошедшие школу бездушного и злого мастера Санджара, но свою мечту не забыли. Ишь, как засверкали их глаза. Даже у лежащего без движения Ульмаса появился румянец удовольствия на пухлых щеках. Получается, что родители часто принимают решения, совершенно не думая о том, что у ребёнка, несмотря на отроческий возраст, тоже есть свои мысли и желания. И опять Халил вспоминал, но уже не себя, а дядю Рустама, весельчака, балагура и великолепного рассказчика. Не лежала у того душа к плотницкому ремеслу, вот и сочинял разные истории чтобы убежать от жизни, спрятаться за миражом.
Дядя скрывался от тягот повседневного однообразия! От скуки, обыденности и надоедливой рутины. Как же ему за всеми улыбками, смехом и прибаутками было тяжело тащить по жизни свою неугомонную душу! Если бы он стал масхарабазом*, кукольником, лицедеем, то принёс бы людям намного больше пользы. Но для деда Шакира это был страшный позор: сын – масхарабоз! Фигляр, развлекающий на базарах и в чайханах отдыхающих ремесленников! Лучше смерть, чем такой сын. Поэтому и лупил Рустама. Поэтому дядя принял смерть в таком возрасте, когда другим оставалось только жить да жить. Кроме буви Адлии никто не понимал, почему Рустам не любит мастерскую и почему у него всё из рук валится!
Сидя за дастарханом и разгрызая крепкими ещё зубами шарик курта, машинально отвечая сыновьям, но глубоко уйдя в воспоминания, Халил пришёл к окончательному выводу. Ни в чём не мешать братьям: не ругать, не заставлять, не препятствовать их мечтам, а там будь что будет. На худой конец глину они научились месить, станут кирпичи делать, с голоду не пропадут. Если даже караван-баши Анвар с интересом разговаривает с братьями, то они на верном пути и не опозорят его седой бороды.
Его размышления прервал Али, остановившийся на верхней ступеньке айвана* и бережно держащий в руках большой лист бумаги. Бумага была дорогая, ею в исключительных случаях пользовались лишь Карим и Саид. Если им нужно было зарисовать эскиз нового узора для особенного заказа. Халил уже забыл все благие мысли и собирался потянуться к ушам Али, но лист бумаги перехватил Одыл. Он мельком взглянул на рисунок и потерянно охнул. Его узкие кипчакские глаза на мгновение открылись, стали круглее, чем у Халила, несмотря на явную невозможность этого. Потом бумага перекочевала к каменотёсу, кукольнику и гончару. Каждый из них цокал языком, выражая удивление, изумление и недоверие.
