– Софья, простите мое любопытство, – наконец, не выдерживает Ян, – вы ведь дружите с Георгом Селивановым? Вас часто видят вместе.
– Ну… – я не понимаю, что он имеет в виду, но сердце вдруг начинает колотиться с бешеной скоростью. – Мы друзья, да.
– Что он за человек?
– Хороший человек, замечательный.
– Вы любовники?
– А вам какое дело? Впрочем, да, вы правы.
В этот момент мне кажется, что я разом убиваю двух зайцев: даю понять Яну, что я вовсе по нему не сохну, и прикрываю свои отношения с Офицером.
– Будьте осторожны с ним, – выдает Ян после долгого молчания. – Мы приехали.
Он подает мне руку, помогая выйти из ландо, и я снова представляю, как была бы счастлива, если б этот мужчина каждый день улыбался мне. Каждый день держал меня за руку.
В приюте сегодня спокойно, не шумят дети, нет уроков пения, которые меня всегда забавляли. К сожалению, мне не дали даже заглянуть к «моей» группе малышей, Ян, как всегда спеша, потащил меня дальше в младшее крыло. Я зашла в спальню и обомлела: как день с ночью! Чистота, тишина, все младенцы спят. Одна нянька качает колыбель, вторая – кормит младенца грудью и шепотом поясняет:
– Кормилица я, некоторым деткам коровье молоко нельзя. Вот меня и наняли, чтобы самых слабеньких выкармливать.
Окна вымыты до блеска, полы сверкают, на столике возле двери стопка чистых пеленок и выставленные в ряд бутылочки. Я хлопаю глазами, не понимая – то ли мне в прошлый раз привиделось, то ли мой скандал имел последствия. Наверное, всё же – второй случай.
– А почему они все спят? – шепотом спрашиваю я няньку, а она вдруг бледнеет и оглядывается на кормилицу.
– А чего бы им не спать? – бойко отвечает грудастая тетка. – Они поели недавно, чистые, выкупанные. Разве льера не знает, что здоровый младенец много спит?
Я в самом деле не разбираюсь в детях такого возраста, ибо никогда с ними дела не имела, поэтому удовлетворенно киваю головой. А вот Ян почему-то недовольно хмурится и качает головой.
На цыпочках, чтобы половица ни одна не скрипнула, я выхожу из комнаты и удовлетворенно улыбаюсь.
– В прошлый раз было значительно хуже, – сообщаю я Яну. – Как же теперь всё хорошо!
– Да, хорошо, – рассеянно отзывается он, а потом вдруг заявляет. – Вот видите, Софья Александровна. Любая ложь рано или поздно будет разоблачена!
– Ложь? – задыхаюсь я. – Вы назвали меня лгуньей?
– Именно. Наговорили гадостей про хороших людей, навели смуту.
– Да я… Да если б не я, ничего бы не поменялось!
– Не нужно пафоса. Я уже сказал: ваше дело – вязать носки. А в приюте вам не рады.
– А Моховые?
– Что Моховые?
– Ну, Жанна и Евгения, им можно приходить?
– До тех пор, пока они не суют свой нос в чужие дела – пусть ходят. Но если вздумают скандалить…
Я едва сдерживала слезы. Не понимаю, за что он меня так не любит! Я ведь только хотела помочь! А он выставил меня истеричкой и лгуньей!
Наверное, если бы это был какой-то другой человек, не было бы так больно, но слышать несправедливые упреки от Яна вдвойне обидно. Почему всё так складывается? Я так хочу ему нравиться, я ведь точно знаю, что мы можем быть счастливы вместе!
Он везет меня домой, а я, уже не скрывая своих эмоций, вспоминаю прошлогодний бал-маскарад. Я тогда была в костюме восточной танцовщицы, алом, звенящем золотыми монистами. Полумаска, закрытое вуалью лицо, руки с нанесенными хной узорами. Там, в суете и толкотне, я совсем забыла, что некрасива, что слишком высока для женщины, что неуклюжа – нет, я была грациозна, словно языки пламени, и горяча, как сам огонь.
