– Спасибо, – прохрипел он, обращаясь к ньени.
Та резко повернулась к нему, и рот ее скривился вдруг в зверином рыке:
– Не меня благодари, щенок!
С этими словами она исчезла. Растворилась в воздухе.
Малик с отвисшей челюстью уставился в пустое пространство, где она только что находилась, и с ужасом в глазах притянул покрепче к груди Надю. Все трое прижались друг к дружке – из трещин на стенах поползли черные тени, а где-то «на краю зрения» заиграл тот самый невыносимо неестественно голубой свет, что Малик видел раньше в глазах у ньени.
– Назад! – завопила Лейла и бросилась обратно к двери.
Малик тоже кинулся за ней к выходу, но остановился как вкопанный, едва не споткнувшись о порог. Перед ним зияла пустота – ничего, кроме бескрайнего ночного неба, и еще далеко-далеко внизу – такая же обширная пустошь земной тверди, такая же бесплодная, как пески, окружающие Зиран.
Дальше бежать некуда.
Тьма совершенно накрыла город к тому времени, когда Карина и Амината добрались до Ксар-Алахари и застали весь дворец в смятении.
Впрочем, смятение – вероятно, не точное слово. Даже в этом хаосе Ксар-Алахари сохранял свой образ величия, государственного порядка и строгой системы, суть которой, впрочем, всегда была Карине глубоко безразлична, принцесса и не старалась постичь ее.
Однако в воздухе витало ощутимое напряжение – будто тяжелая смесь лихорадочного волнения перед Солнцестоем и нарастающего беспокойства, какое охватывает хозяев перед приездом гостей. Следуя извилистыми дворцовыми коридорами, Карина всюду натыкалась на снующих слуг, кричащих, что вот, мол, в комнате такого-то посла недостает подушек, а лук на кухню все еще не поступил. Другие группы работников свирепо натирали затейливую плитку из зулляйджа[10], окаймлявшую стены. Казалось, даже мощные черно-белые алебастровые арочные своды, увитые гирляндами цветущих олеандров, дрожат от предвкушения и нетерпения.
И посреди этих приготовлений Фарид все же нашел время и силы наброситься на принцессу с оглушительными упреками:
– Из всех дурацких, безмозглых, безответственных, безрассудных, дурацких…
– «Дурацких» уже было.
Карине никогда не доводилось видеть, чтобы лица приобретали столь густой пунцовый оттенок, и Фарид продемонстрировал ей такую метаморфозу. Впрочем, управляющий дворцовым хозяйством обладал такими острыми чертами, неуклюжими манерами и непропорционально длинными конечностями, что в его ярости было что-то комическое. Сверхаккуратно зачесанные назад черные волосы и продолговатость лица, столь часто принимавшего выражение напряженного беспокойства, старили этого человека двадцати семи лет на добрый десяток.
Фарид пробежал ладонями по лицу и повел Карину за собой по садовой дорожке между зеркальными бассейнами, усыпанными лепестками роз. Ему, очевидно, трудно было говорить – во всяком случае, он несколько раз горестно вздохнул, прежде чем выдавил из себя:
– Ох, спаси меня Великая Мать… Ведь на Речном рынке такая убийственная давка.
– Ты говоришь так, словно я могла знать, что будет давка. А я ведь не знала, уверяю тебя.
– Вас могли затоптать насмерть! Или зарезать! А что, если бы случился один из этих ваших приступов головной боли и вы лишились бы чувств прежде, чем на помощь пришел Дозор? – управляющий даже за грудь схватился. – Только представьте: народ узнал бы, что наследная принцесса Зирана погибла за считаные часы до Солнцестоя! От одной этой мысли у меня язва может открыться.
