– Эй! – Надя свободной рукой потянула Малика за штанину и указала пальцем на тряпичную козу, чья голова торчала из-под ее собственной выцветшей джеллабы[5]. – Геге спрашивает: если в следующий раз чипекве тебя все-таки раздавит, твой мешок достанется мне?
Малик, преодолевая бурлящий в поджилках страх, улыбнулся:
– Геге плохо на тебя влияет. Не слушай ее.
– Геге так и знала, что ты это скажешь, – вздохнула Надя с той всепоглощающей серьезностью, на какую способны только шестилетки, и брат рассмеялся, чувствуя, как к нему, разливаясь в крови благодатным потоком, возвращается спокойствие. У него есть две сестренки, две девчонки. Их никому не разъединить. Что бы ни случилось – пока они вместе, все будет хорошо.
Троица встала в очередь за какой-то женщиной, у которой на голове помещалось сразу несколько корзин, набитых папайей. Только здесь Лейла позволила себе отпустить руку Малика.
– Ну, вот и пришли. Теперь ждем.
Ждать, однако, предстояло долго. Весь палаточный лагерь бурлил энергией, но очереди двигались убийственно медленно. Несколько небольших компаний перед ними даже принялись располагаться на ночлег, видимо, не надеясь достигнуть цели сегодня.
Надя сморщила носик:
– А можно мне сходить посмотреть, что продают?
– Нет.
– Но до нас очередь не дойдет и до утра!
– Я сказала – нет.
Девочка надула щеки. Малик понял – назревает истерика. Конечно, Лейла старается как лучше, но общение с малышами – не ее конек. Поэтому он наклонился – так, чтобы их с Надей глаза оказались на одном уровне, и указал пальцем на Внешнюю стену:
– Видишь, вон там?
Сестренка задрала голову:
– Где?
– Во-он там, на вершине самой высокой башни?
По случаю Солнцестоя власти города решили украсить даже суровую Внешнюю стену. Со всех ее башен свисали стяги с изображениями семи божеств-покровителей, одного за другим: начиная с Гьяты-Львицы, управляющей Солнечной Сизигией, и заканчивая Зайчихой-Аданко, повелительницей Сизигии Жизни, покровительницей Малика.
Каждый покровитель управлял «своим» днем недели, и когда рождались дети, повитухи сразу вырезали на их левых ладонях эмблему соответствующего бога, чтобы люди знали и никогда не забывали свои Сизигии. Считалось, что Сизигия человека определяет все основные обстоятельства его жизни. Всю судьбу – начиная от работы, к которой он наиболее приспособлен, до выбора супруга, с которым предстоит провести свой век.
Надя с открытым ртом уставилась на знамя Солнечной Сизигии.
– Это же моя эмблема!
– Точно, – подтвердил Малик. – Гьята следит за всеми, кто родился под знаком Солнца. Ей же надо выбирать следующего Солнечного победителя. Так вот, если ты будешь реветь, она тебя не выберет.
– Я не буду! – Надя подобрала с земли палочку и изо всех сил замахала ею в воздухе. – А когда Гьята назначит меня победителем, я поселюсь во дворце вместе с султаншей и смогу есть все, что захочу и когда захочу, и еще попрошу принцессу Карину, чтобы она издала закон и запретила все очереди в мире!
– Сомневаюсь, что законы издает принцесса.
В ответ Надя опять надула щеки, и Малик снова, уже в который раз, отметил про себя, как они с ней похожи. Одинаково отчаянно жесткие черные волосы, которые не берет ни одна расческа, рыжевато-коричневый оттенок кожи, широченные темные глаза, вечно глядящие на мир с каким-то изумлением – независимо от настроения владельца. Папа говорил: «Как у совы в лунную ночь…» На долю секунды Малика вдруг охватила такая тоска по отцу, что прервалось дыхание.
