Внезапно она встрепенулась, и у нее вырвался крик, напоминавший уханье совы:
– У-у-у! Иду, сейчас иду.
Ни Молочник, ни Гитара не слышали, что к дому кто-то подошел, но Пилат уже вскочила и бросилась к двери. Не успела она до нее добежать, как кто-то распахнул ее ударом ноги, и Молочник увидел согнутую девичью спину. Девушка тащила, ухватившись за край, большую, на пять бушелей, корзину, наполненную ягодами, похожими на ежевику, а какая-то женщина подталкивала корзину с другой стороны, приговаривая: «Осторожно, детка, тут порожек».
– Все уже, – ответила ей девушка. – Толкай.
– Самое время, – сказала Пилат. – Вот-вот стемнеет.
– У Томми грузовик сломался, – тяжело дыша, пояснила девушка. Когда они наконец втащили в комнату корзину, девушка выпрямилась и повернулась к ним лицом. Но Молочнику совсем не обязательно было видеть ее лицо: он влюбился в нее, еще когда она стояла к нему спиной.
– Агарь, – Пилат обвела взглядом комнату, – это Молочник, твой брат. А это его друг. Как тебя звать-то, красавец?
– Гитара.
– Любишь, что ли, на гитаре играть?
– Он ей вовсе не брат, мама. Они двоюродные, – сказала женщина, толкавшая корзину.
– Это все равно.
– Совсем не все равно. Верно, детка?
– Верно, – сказала Агарь. – Есть разница.
– Вот видишь. Разница есть.
– А какая же разница, Реба? Ты у нас все знаешь.
Реба посмотрела в потолок:
– Брат называется братом, если у вас обоих одна и та же мать или если оба вы…
Тут Пилат ее перебила:
– Я спрашиваю, есть ли разница в том, как ты относишься к родным и к двоюродным? Разве ты не одинаково к ним относишься?
– Не в этом дело, мама.
– Замолчи, Реба. Я говорю с Агарью.
– Верно, мама. И к родным и к двоюродным нужно относиться одинаково.
– Ну а тогда зачем понадобилось их неодинаково называть, если никакой разницы нет? – Реба подбоченилась и сделала большие глаза.
– Пододвиньте-ка сюда качалку, – сказала Пилат. – Если хотите помочь нам, мальчики, вам придется встать с места.
Женщины волоком подтащили на середину комнаты корзину, полную коротеньких колючих веточек ежевики.
– Что нужно делать? – спросил Гитара.
– Оборвать с этих проклятых веток ягодки и постараться их не раздавить. Реба, давай сюда второй чугунок.
Агарь, пышноволосая, с огромными глазами, оглядела комнату.
– Может, внести сюда кровать из спальни? Тогда мы все усядемся.
– Для меня и пол сгодится, – заметила Пилат и, присев на корточки, осторожно вытащила веточку из корзины. – Это все, что вы раздобыли?
– Нет, не все. – Реба катила по полу огромный чугун. – Там еще две корзины во дворе остались.
– Внесли бы вы их в комнату. А то мухи налетят.
Агарь направилась к двери, махнув Молочнику рукой:
– Пойдем, братик. Ты мне поможешь.
Молочник вскочил со стула, опрокинув его, и кинулся вслед за Агарью. Ему казалось, он никогда еще не видел такой красавицы. Она намного, очень намного старше его. Она, наверное, ровесница Гитары, а может, ей уже и все семнадцать. Ему казалось, будто он парит. Буквально парит в воздухе – он никогда еще не был таким оживленным. Вдвоем с Агарью они втащили обе корзины по ступенькам крыльца, а затем в комнату. Девушка была такая же крепкая и сильная, как он.
– Осторожно, Гитара. Не торопись. Ты их все время давишь пальцами.
– Оставь его в покое, Реба. Пусть он сперва приноровится. Я тебя спрашивала, любишь ли ты на гитаре играть. Тебя поэтому прозвали Гитарой?
– Нет, играть я не умею. Я научиться хотел. Когда был еще маленьким-маленьким. Мне про это рассказали потом.
