Пламя надежды
Кассиан, проведя остаток дня в привычной и выматывающей рутине поиска провизии, укрепления своего временного, хлипкого убежища и постоянной проверки периметра на наличие угрозы, не мог изгнать из своего сознания образ Изабеллы. Её слова, её взгляд, непоколебимое убеждение в силе добра – всё это, словно острые осколки стекла, врезались в его сознание, противореча ее собственному, тщательно выстроенному мрачному мировоззрению, основанному на жестокости и безразличии. Он был погружен в пучину насилия и отчаяния с самого детства, и поэтому не мог осознать, как кто-то мог сохранить хоть каплю надежды в этом мире, который давно стал безжалостной ареной, где каждый боролся за выживание в одиночку, позабыв о человечности, о сострадании, о простых человеческих чувствах. Он привык доверять лишь себе и своему оружию, которое стало продолжением его руки, а любое общение с другими, даже такое мимолетное, как с Изабеллой, вызывало у него странную тревогу, чувство непривычного дискомфорта и недоумения, словно его вырвали из привычного болота и бросили в чистую воду.
Ночью, когда солнце, подобно кровоточащей ране, наконец скрылось за горизонтом, Кассиан устроился на своём жёстком и неудобном ложе, представляющим собой жалкое подобие кровати, собранное из старых тряпок, пропитанных пылью и сыростью, и обломков старой мебели, и попытался заснуть, чтобы хоть на время отключиться от гнетущей реальности, но сон не шёл к нему. Он ворочался с боку на бок, словно раненый зверь, его мысли метались в голове, как стая диких птиц, клевавших его мозг. Он словно видел перед собой её глаза, наполненные состраданием, как два ярких фонаря в ночной мгле, её улыбку, нежную и робкую, как первый рассвет, пробивающийся сквозь густые тучи, её движения, грациозные и плавные, как колыхание травы под порывами ветра. Он не мог понять, что именно в ней так сильно затронуло его, почему её образ не покидал его, он чувствовал, что она пробудила в нём какую-то давно забытую часть его души, часть, которая долгие годы пряталась от него в темных закоулках сознания, скрываясь под слоями брони безразличия и цинизма. Это чувство было для него новым, пугающим, но в то же время захватывающим, словно наркотик, он хотел оттолкнуть его, но не мог, словно был прикован к нему цепями.
Внезапно, до его обострённого слуха донёсся далёкий, но нарастающий рокот, который походил на раскаты грома, перемешанные со зловещим треском выстрелов и криками ужаса. Этот звук, как призрачный гость, был постоянным спутником его жизни, он был знаком ему до боли. Он насторожился, резко приподнявшись на локте, прислушиваясь, словно дикий зверь, уловивший запах опасности. Звуки выстрелов становились всё громче и ближе, обретая всё большую интенсивность, и он понял, что это не обычная перестрелка между бандами мародёров, а настоящий бой, в котором кто-то явно нуждался в помощи. Его инстинкты выживания сработали мгновенно, и он, словно натянутая пружина, вскочил с места, схватив свой карабин, словно продолжение своей руки. Он чувствовал, как адреналин закипает в его крови, разгоняя по венам, готовя его к сражению.
Он не хотел ввязываться в чужие конфликты, он не хотел рисковать своей жизнью ради других, но что-то внутри него, какая-то невидимая сила, заставляла его идти туда. Он не понимал, почему, но он чувствовал, что должен это сделать. Возможно, это был тихий голос его совести, который проснулся в его душе, заглушая голос цинизма, а возможно, это был отголосок той давно забытой человечности, которую он считал уничтоженной в себе. Он больше не мог оставаться безучастным, он должен был действовать.
