«Ангелина пошевелилась и заговорила, а потом закричала. И я ее убила. Этого не было, этого не было, этого не было… Но если этого не было, тогда это все в моей голове. Значит, со мной что-то не так. Значит, я очень-очень больна».
Обычно болеть было хорошо и даже спокойно. Но это какая-то неправильная болезнь. Трисс не хотела, чтобы болезнь была у нее в голове. Одна мысль об этом вызывала такой же ужас, как если бы она смотрела в темный колодец без дна. Если она скажет родителям, что у нее что-то не так с головой, они не отнесутся к этому с обычной добротой, не станут давать ей комиксы и новые таблетки и утешать ее словами «не перенапрягайся, пока не окрепнешь». Они будут серьезно волноваться и слушаться докторов. «Я не хочу, чтобы меня увезли и гипнотизировали или делали дырки в голове…»
Так что Трисс молча стояла у машины, сгорбившись под золотистыми утренними лучами, и чувствовала себя чудовищем. Каждый раз, когда ее родители возвращались в дом за очередной забытой вещью, она напрягалась. «Пожалуйста, не смотрите в корзину с дровами. Давайте поедем, пожалуйста, давайте скорее поедем…»
Она чуть не выпрыгнула из кожи, когда из дома послышался громкий крик отца.
– Я нашел ее! – В голосе угадывалось напряжение и едва сдерживаемый гнев.
Сердце Трисс упало. Но отец вынес на свет солнца не Ангелину. Это оказалась залитая слезами Пен. Девочка вопила и пыталась ударить отца пятками по коленям.
– Она пряталась на чердаке.
– Я не поеду! – Слова Пен можно было понять с трудом. Ее приступы ярости сопровождались гримасами и топаньем ног. Обычно она кричала до хрипа, и ее неразборчивые слова терялись в торнадо ее злости. – …Увидите, она лжет… вы не заставите меня сидеть с ней… всех вас ненавижу!
Трисс скользнула на заднее сиденье через одну дверь, а Пен засунули через другую. В машине Пен с враждебным видом свернулась в тугой клубок и прижалась к двери, чтобы оказаться как можно дальше от Трисс. «Она считает, что я притворяюсь больной, – вяло подумала Трисс. – Притворяюсь, чтобы привлечь внимание. Внимание, которое хочет заполучить она. Если бы только она была права». Отец Трисс сел на водительское сиденье и повернул ключ. Раздался негромкий визг, потом двигатель фыркнул и заурчал. Наконец, наконец-то они поехали.
Семейным автомобилем был блестящий «санбим» мятного цвета с фарами, похожими на удивленные круглые глаза. День был ярким, поэтому крышу машины опустили, и Кресченты ехали под открытым небом и солнцем. С почти болезненным облегчением Трисс наблюдала, как их коттедж исчез вдали, и вот они уже неслись по дорогам на головокружительных тридцати милях в час. Волосы Трисс развевались вокруг лица, и по мере того как место преступления оставалось все дальше, узлы в ее желудке ослаблялись. Может быть, болезнь тоже можно оставить позади, точно как плохо припрятанный трупик.
Холмы вставали под ними дыбом, словно дурные ослы, а дорога извивалась, будто пытаясь их сбросить. Склоны изгибались, вздымались и опускались по бокам машины. Потом промелькнул написанный белой краской знак. Оксфорд туда, восемьдесят пять миль, Элчестер сюда, двадцать миль. Трисс прислонилась щекой к прохладной деревянной панели на двери автомобиля, цепляясь за знакомые ощущения. «Я в безопасности. Я еду домой, в Элчестер».
Первое, что бросается в глаза на подъезде к Элчестеру, – это мосты под общим названием «Три Девы».
