Петербургские зимы - страница 4

Я перечел эту статью с почтением.

Потом с завистью монодраму – переворот в драматическом искусстве – как она тут же рекомендовалась.

Потом «Смеюнчиков».

Потом снова монодраму…

Естественно, что «еще потом», через недели две, я отправил на почту заказной пакет с десятком буро-лиловых стихотворений, без определенного размера, и с сопроводительным письмом на имя редактора К.

Отправив, стал ждать ответа. Некоторый опыт мне подсказывал, что ответ придет не скоро и вряд ли обрадует. Но, против обыкновения, ответ пришел сейчас же. И какой ответ!

На листе шершавой бумаги, тоже лиловато-бурой, стояло:

– Дорогой друг. Присланное – шедевр. Пойдет в ближайшей книге. Приветствую и обнимаю…

Да, это была не «Нива», после двух месяцев «сомнений и надежд» возвращавшая рукописи с неизменной отвратительной припиской: «М.Г. К сожалению…»

Каникулы кончились – я вернулся в Петербург. К., издатель «Студии», приглашал меня, сейчас же по приезде, к нему зайти. Конечно, мне очень хотелось это сделать. Знакомство с влиятельным издателем передового альманаха, встреча с такими людьми, как Бурлюки или Борисяк, литературная жизнь, новаторство… Казалось, чего бы лучше? К сожалению, здесь было маленькое «но», сильно меня смущавшее…

«Но» – было в следующем. Как я пойду знакомиться со своими «импрессионистами»? Ведь тогда обнаружится мой позор: шестнадцать лет и кадетский мундир с золотым галуном на красном воротнике. Лета еще ничего, лета можно и прибавить… Но мундир…

К. рисовался мне господином вдохновенного вида, длинноволосым, бледным, задумчивым. Вот я написал ему, что приду, он меня ждет. Вот я подымаюсь на шестой этаж, в его поэтическую мансарду, увешанную бурыми картинами и заваленную лиловыми рукописями. Звоню. Он смотрит на меня с недоумением: «Вы, верно, ошиблись, молодой человек, это в третьем этаже, у полковника, сын кадет…»

Но, предположим, – все обойдется. Он же писал, что стихи мои – шедевр, а ведь суть в стихах, а не в возрасте или в мундире. Все равно, выйдем мы, например, на улицу. Он говорит – посмотрите, дорогой друг, солнце сегодня совершенно фиолетовое… А в это время навстречу генерал. И вместо того, чтобы согласиться – да, вы правы, как фиалка, или со вкусом возразить: «Фиолетовое? Я бы сказал, зеленоватое…» – надо вытягиваться во фронт (три строевых шага, поворот на каблуках – ать-два). Он предложит – зайдем в ресторан, поболтать за бутылкой вина. – Извините, мне можно только в кондитерскую. – Да и в кондитерской беги сейчас же к офицеру. – Господин поручик, разрешите сесть…

После долгого раздумья я решил выждать, когда уедет в деревню старший брат, и отправиться к К. в его штатском костюме. Я уже примерял тайком этот костюм: немного мешковат, и брюки плохо подворачивать – но, в общем, прилично. Пока же я отослал К. тетрадь новых стихов, с припиской, что болен и зайду, когда поправлюсь…

…Был понедельник, но я сидел дома, «отдуваясь», как говорилось в корпусе, от какой-то «письменной». Было часа два дня. Я с грустью поглядел в окно – в учебные часы благоразумнее не выходить. Вот идет, например, генерал. – Кадет, почему вы не в корпусе? Ваш билет. – Неприятностей не оберешься.

…Генерал за окном перешел улицу, осмотрелся и завернул за угол – как раз к нашему подъезду. Это был сухонький, строгого вида старичок, военный доктор, в очках и с малиновыми отворотами шинели. Я отошел от окна и сел за неоконченные стихи. Но рифма что-то не подбиралась…