– А кто против? – я посмотрел на Михаила с Ольгой. – Идите-ка вы, голубчики, в свои купе, и ложитесь спать. Глаза у вас обоих красные, как у кроликов. Читали-то небось всю ночь? А на эту тему мы еще не раз поговорим. Поймите, трудно сделать так, чтобы и овцы были сыты, и волки целы… Ну, вы понимаете, о чем я. Михаил, скажи своему денщику, пусть принесет ноутбук в мое купе, теперь я читать буду.
23 (10) февраля 1904 года. Утро. Санкт-Петербург. Здание МИД Российской империи у Певческого моста.
Кабинет министра иностранных дел Петра Николаевича Дурново.
Рано утром, сразу после моего прихода на службу, меня известили, что в приемной моей аудиенции дожидается посол Великобритании сэр Чарльз Стюарт Скотт. Всего неделю назад мы с ним имели довольно трудную и напряженную беседу. Ситуация за это время не улучшилась, даже наоборот. Контр-адмирал Вирениус, перегонявший на Тихий океан отряд кораблей в составе броненосца «Ослябя», крейсера «Аврора» и нескольких миноносцев, развернул в Красном море активную охоту на пароходы, перевозящие грузы для Японии. В числе задержанных судов, везущих контрабанду, были британские суда. И если действия эскадр контр-адмирала Ларионова и Наместника Алексеева в Тихоокеанских водах довели русско-британские отношения до критической точки, то действия орлов адмирала Вирениуса вызвали у «Владычицы морей» форменную истерику. И это при том, что наши моряки неукоснительно соблюдают все пункты Призового права.
Надутый как индюк джентльмен от имени своего Правительства вручил мне ноту для передачи Государю. Прочитав сей документ, я не поверил своим глазам. Нота была чрезвычайно грубой и оскорбительной по стилю и наглой по содержанию. В ней правительство короля Эдуарда VII предписывало Российской империи: немедленно снять морскую блокаду с Японских островов; рассмотреть международным судом неправомерные действия командиров российских военных кораблей, занимающихся «пиратством» в международных водах (это о наших моряках – они совсем там с ума посходили на своих островах?!); при посредничестве европейских держав немедленно приступить к переговорам с правительством Японской империи о заключении «вечного и справедливого мира».
Вот так – «вечного и справедливого», ни больше, ни меньше. Не далее, как три дня назад, Государь, встречаясь со мной, предупредил, что, по имеющимся у него сведениям, в ближайшее время со стороны Британии может последовать довольно резкий дипломатический демарш. Но такой наглости, наверное, не ожидал даже он. Таким тоном дипломату невместно разговаривать даже с диким африканским вождем, а не что с Императором Всероссийским. Внутренне я был просто взбешен такой наглостью, но, как дипломат и министр иностранных дел огромной империи, не мог себе позволить проявить эмоции, которые меня переполняли.
Усилием воли я сохранил спокойное и невозмутимое выражение лица и ровным голосом сообщил сэру Чарльзу Скотту, что нота будет немедленно доведена до сведения Государя, и ответ на нее, в том или ином виде, будет доведен до сведения британского Кабинета Министров.
Скотт открыл рот, собираясь что-то сказать, но после такой ноты всякие разговоры были излишни – так что я прервал его, сказав, что аудиенция окончена и я его больше не задерживаю. На лице у посла не дрогнула ни одна мышца, и он, чопорно поклонившись, покинул мой кабинет.
