– Какая теперь разница? Если он мертв…
– А если нет?
Не отвечает.
– А если еще жив? – настойчиво повторяет гость.
Его собеседник поднимается со своего лежака, медленно проходит взад-вперед по комнате, тяжело дыша и шаркая ногами, словно старик, потом бросает взгляд на входную дверь, подходит, приоткрывает ее, осторожно выглядывает в образовавшуюся щель. Видит мальчика, сгорбившегося на крыльце над книгой подле зажженной свечи. Понаблюдав за ребенком с минуту, снова бесшумно закрывает дверь, возвращается на прежнее место, садится, понуро опустив голову.
– Ты пришел только, чтобы рассказать мне об этом, Тито? – еле слышно спрашивает он.
– Да, – холодно отзывается гость.
– Я тебя выслушал. Можешь проваливать.
– И все?
– А что еще?
– Ты просто так меня выпроводишь и завалишься дальше упиваться своими вымученными страданиями? И ничего не предпримешь?! Я был лучшего мнения о тебе. И Скарлет бы это не одобрила.
От звуков прозвучавшего имени индеец невольно вздрагивает, поджимает задрожавшие губы….
– Не смей… Слышишь? Не смей…!
– Так веди себя по-человечески! Хок, черт возьми! Мы все тогда были подонками! Но я с этим жить не могу. И ты, я знаю, не такой!
Тишина.
– А что ты хочешь, чтобы я сделал? – помедлив, спрашивает индеец, не глядя на своего собеседника.
– Я не знаю, – раздраженно огрызается гость и решительно направляется к выходу, – Лично я еду вытаскивать мальчишку, даже, если это будет стоить мне жизни. А что будешь делать ты? Это твоя совесть, Хакобо. Что хочешь, то с ней и делай.
Он покидает их дом, громко хлопнув за собой дверью.
В метре от склоненной головы ребенка тяжело протаптывают грязные сапоги гостя. Отвязывает стоящую у ворот лошадь, садится в седло и галопом уносится проч. «Мог бы хотя бы попрощаться», – думает мальчик и переворачивает страницу, которую вроде как прочитал, но не может припомнить из нее ни слова. Пытается в очередной раз сконцентрироваться. Что-то ему мешает. Что-то свербит под кожей спины и покалывает крошечными иголочками позвоночник… Он знает, что это отец снова подглядывает за ним в дверную щель. Чувствует на себе его пытливый взгляд, но не решается повернуться, продолжает упорно игнорировать этот безмолвный призыв. Постояв так минут пять, отец все-таки выходит на крыльцо, присаживается рядом с ним на корточки. Тяжелая горячая ладонь опускается на плечо мальчика, ласково треплет его, потом пару раз легонько проводит по всклоченным волосам, и снова застывает на плече… Мальчику это кажется странным – таким… таким… неестественным… Это отцовское прикосновение. Он не может вспомнить, когда отец последний раз вот так ласково дотрагивался до него, гладил… Очень давно… «Зачем же сейчас? – думает он, – Ведь я уже не маленький? Что ему от меня нужно?»… Он не знает, как на это реагировать. Ему не по себе. Ему неприятно. Мышцы напрягаются, тело, будто каменеет. Мальчик отчаянно цепляется глазами за первую попавшуюся строку в книге, но его взгляд, скользнув по поверхности маслянисто-черных букв, срывается в бессмысленную пустоту.
– Что читаешь, сынок? – наконец, спрашивает отец каким-то непонятным мягким и теплым, словно звучащим сквозь овечью шкуру тоном.
Не поворачиваясь, мальчик закрывает книгу, отодвигает в сторону, показывая ему обложку.
– …А-а… ясно… – задумчиво протягивает тот, – Не рановато ли тебе такое читать? Возьми, что попроще. Вон сколько книг в доме…
