Когда садились есть, Стас пробубнил:
– Что это наше кафе испортилось, посуда грязная…
– Посудомойка забастовку устроила, вернее устроил.
– А я не гордый. Из такой поем.
– Поешь-поешь, вместе с компанией муравьев, паучков, может, и твой дружок ежик подлизал остаточки. Но ты ж не жадный.
– Черт, – Стас вскочил и помчался мыть миску.
После обеда посуда снова была в полном моем распоряжении. Стас пошел на принцип. Я тоже. Оставила его приборы валяться у костра и смекала, как бы половчее отнести к морю за раз все миски, кружки, каны и сковородку.
– Я помогу, – Никитос быстро подхватил грязную посуду и направился к спуску.
– Стоять! Ложи взад! – Ник удивленно оглянулся, но остановился. – Мне не трудно.
– Поверь, мне тоже. Просто обидно. Ты дежурил вчера, я сегодня. Все по-чесноку.
– О`кей.
Но посуду не отпустил, все-таки донес до моря. Мне было приятно. Единственный приятный момент этого дня. Да, я сама пошла на конфликт. Могла бы все делать сама, как всегда, и молчать в тряпочку. Взбрыкнула, и вот вам, пожалуйста, Стас ходит надутый, как индюк, я злюсь, все какие-то пришибленные. Но ведь я права!
Ужинали в полном молчании.
– Такой вечер испортили, – Дрон поел и встал, – Лель, пойдем, побродим вдоль берега.
Они ушли. Я быстро вымыла посуду. Всю. И побежала на свой камень. Бурунов уже не было, а волны так же настойчиво стремились на берег, тяжело бухали о мелкую гальку и уползали с шипением обратно.
«Море, я не знаю, что сказать. Я сегодня сама не своя. Что со мной? К тебе хочу». С разбегу перемахнула линию прибоя, поднырнула под волну, а вынырнув, поплыла от берега прочь. Вот буду плыть и плыть, пока не успокоюсь. Пока голова не обретет ясность. Заплыла далеко, обернулась. Ой, мамочки, берега почти не видно. Пора назад. Вот так и вправляются мозги на место, отделяя важное от сиюминутного.
Какая разница, кто моет посуду, кто не моет, если я сейчас потону. Спокойно. Не утону. Надо просто размеренно дышать и плыть не торопясь. И читать стихи.
–
Над седой равниной моря ветер тучи собирает,
между тучами и морем гордо реет буревестник,
черной молнии подобный.
То крылом воды касаясь, то стрелой взмывая в небо,
он кричит, и тучи слышат
радость в гордом крике. Буря!
Скоро грянет буря…
Плыла и орала, как буревестник. Все равно никто не услышит за грохотом прибоя. Неслась к берегу со скоростью волны, казалось, оставляю за спиной пенный след, не знаю, ни разу не обернулась. Чуть притормозила, когда разглядела на берегу одинокую фигуру, сидящую на моем камне. Наверняка Стас. Переживает за меня. Небось, уже сто раз раскаялся в своем упрямстве. Все. Забыто. Проехали, вернее проплыли. Глубоко нырнула и всплыла там, где уже могла касаться ногами дна. На камне сидел… Никитос. С полотенцем. Настроение опять полетело в бездну.
– На, вытрись. Похолодало. Хотел плыть тебя спасать.
– Что со мной станется… – но протянутое полотенце взяла. Залезла в палатку, надела единственную теплую рубашку,
взятую на всякий случай, завернулась в спальник, отвернулась к стенке и уснула. Сквозь сон слышала, как пришел Стас. Это была первая ночь, когда мы спали спиной к спине.
За ночь море успокоилось, солнце сияло и пекло вовсю. Я во сне скинула с себя спальник, но и в одной рубашке было жарко. Привстала на локте, чтобы снять ее.
– Давай, помогу.
Оказывается, Стас уже не спал. Улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ. Что бы ни было, я люблю его. А он любит меня.
