Барсов вышел из здания сыскной полиции и зашагал вверх по застоявшейся духоте Малого Гнездниковского переулка.
Со стороны могло показаться, что сыщик сосредоточенно размышляет над каким-то загадочным преступлением. Но вся загвоздка была в том, что никакого преступления пока не случилось.
Была лишь тайна. И слишком много вариантов её раскрытия.
Барсов перебирал самые разные догадки. Среди них мелькнула одна, самая яркая: вдруг это медсестра, которая семь лет назад уже ухаживала за нашими пленными с «Цусимы». И вот между медсестрой и пленным вспыхивает чувство. Но они не могут быть вместе. Понятное дело, медсестра, красивая девушка из обедневшей самурайской семьи, обручена с каким-нибудь старым богачом, которому лестно, что хоть сам он сын угольщика, его дети будут уже из дворян. Богач её и получает, пусть малость попорченную.
И вот прошло семь лет, и богач умирает. Всё его состояние, по обычаю той страны, достаётся жене, пока дети не подрастут. И теперь богатая, независимая, ещё не увядшая вдовушка отправляется в путешествие, чтобы воссоединиться со своей настоящей любовью ― отставным флотским офицером, который по-прежнему живёт в Петербурге.
Эта гипотеза звучала хорошо, она могла бы послужить отличным сюжетом для кинематографа. А вот для сыщика она не годилась по одной простой причине: было совершенно неясно, как эту гипотезу проверить. Разве что внимательней просматривать «Биржевые Ведомости» ― вдруг там и правда сообщают о браке отставного флотского офицера с японской подданной, которая по этому случаю даже приняла православие.
Поэтому Барсов просто пытался для начала представить себе эту женщину. Вот она, в тёмном пальто и с зонтиком под мышкой, сходит на перрон, задирает голову, убеждается, что московское солнце не хуже, чем на родине, и раскрывает зонтик, так что мы видим только полыхающие цветы…
Нет, что-то не складывается. Не хватает деталей. Какое отношение эта женщина имеет к Москве? Даже если она и правда связалась с этим Драгомановым ― изданиями Тихомирова интересовался монгол, а не японка. Если уж и искать японскую агентуру, то где-нибудь в Бурятии или Маньчжурии, а никак не в Москве. Да и Драгоманов по возрасту никак не мог оказаться под Цусимой.
И всё равно в деле что-то было. Что-то, что заставило старого сыскаря Кошко выделить одного из лучших своих сыщиков. Видимо, Старый Кот подозревал о чём-то ещё, просто не стал делиться.
Хитрое это было дело. Очень хитрое.
На пересечении с Тверской стояла пролётка с чалой лошадью.
– Чего же мне не хватает? ― спросил сыщик у лошади. Та в ответ махнула хвостом. ― Ты права, лошадка. Я совершенно не представляю, что у нас сейчас, через много лет после войны, творится в Японии.
И зашагал в сторону Никольской.
Конечно, можно было обратиться к профессорам Московского университета. Среди них наверняка нашёлся бы востоковед, который знает в Японии все храмы и замки и разбирается во внутренних японских делах не хуже самого японского императора, ― даже если никогда не был в самой Японии.
Но опыт подсказывал: без первоначальных знаний он не поймёт из их объяснений ни слова.
К тому же, Никольская была ближе. В те годы её заслуженно называли главной улицей московской книготорговцев. Двадцать шесть книжных лавок располагались на Никольской ― и всего лишь пять в других частях города.
Барсов решил начать своё расследование в самой большой, в два этажа, лавке книготорговца Сорочинского.
