К тому же все мои амбиции проявлялись исключительно в сфере личностных отношений, никого всерьез не задевая и никак не захватывая деловую сторону моей жизни. Здесь у меня все шло шиворот-навыворот: я не только не сделала блестящей карьеры, которую хором прочили мне в университете, не только обманула надежды и чаяния своих родителей, хранящих как самую дорогую реликвию пухлую папку с моими похвальными грамотами, почетными дипломами и прочими удостоверениями моей былой незаурядности, но вообще Бог знает чем занималась до вчерашнего дня.
Во всяком случае, я ни одного дня не работала по специальности, не желая быть как бы прокурором, как бы адвокатом или даже как бы юрисконсультом. Я не захотела играть в эту игру по предлагаемым правилам, а изменить что-либо не пыталась – лишнее свидетельство того, что хоть и имела о себе неплохое суждение, но не мнила слишком высоко, заранее расписываясь в собственном бессилии. Это если по большому счету. Другими словами, я была стопроцентным продуктом породившей меня эпохи.
И потому со своим отличным высшим образованием я вчера еще служила машинисткой в одном отраслевом издательстве, выпускающем мало кому интересный узкопрофильный тонкий журнальчик. Но меня все это нисколько не волновало, поскольку лежало вне круга моих проблем. Я была специалистом экстра-класса: работала на любом алфавите вслепую со скоростью триста знаков в минуту и стопроцентной гарантией качества. При этом я на ходу, чисто автоматически совмещала в своем лице и корректора, и редактора, порой до такой степени влезая в чужой текст, что это уже тянуло на соавторство. Но я, представьте себе, до такой степени бессребреница, что делала все исключительно на общественных началах.
То есть на службе – ни-ни-ни! Вот если после, если домой зайдете или куда-нибудь пригласите, если там, в атмосфере вольного поклонения и невольного обожания, вздумаете преподнести какой-нибудь пустячок – милости прошу. Какая женщина не любит подарки, особенно если не на день рождения, а просто так – в неурочное время.
Так что никакие маленькие слабости мне не чужды, но принципы имею твердые. Имела. И на том стою. Стояла.
Самое трудное для меня сегодня, оказывается, понять – в каком времени я существую: уже только в прошедшем или снова в настоящем. Ведь как-никак, а черту я вчера подвела, подытожила, что называется, и если все же, вопреки тому, я есть, то что же теперь есть я?
Пока лишь мне ясно одно – я не хочу возвращаться в прошлое. Не знаю, что меня ждет там, – но страшно до одури. Я бы, будь моя воля, из этой палаты вовсе не выходила, так остаток жизни здесь и провела. А что – ноу проблем, лежу, за мной ухаживают, правда, не совсем в том смысле, в каком я привыкла, но все же при этом ни о чем лишнем не спрашивают, все жизненно важные функции обеспечены, ну, почти все, те, которые необходимы для элементарного существования организма. А ты знай себе – спи спокойно, ешь, что дают, сдавай какие нужно анализы, не скупись, да принимай предписанные лекарства и процедуры. Не жизнь, а разлюли малина.
Вот только шум за дверью раздражает.
Я давно слышу – это рвется в палату Алешка. Мне мой лечащий врач еще утром сказал, что вообще-то это не положено, но, если я хочу, он может разрешить моей сестре ненадолго зайти ко мне. И тут я как заору, что никакой сестры у меня нет и сроду не было, и вообще никого нет, и чтобы они никого, кто бы ко мне ни просился, ни за что на свете не пропускали. При этом я вцепилась в него обеими руками и забилась в трясучке, как эпилептик.
