А он стал гладить меня по голове, успокаивая, симпатичный, молодой еще мужчина, с седоватой бородкой, импозантный, мне такие всегда нравились, и глаза добрые и умные, как у моего скончавшегося год назад пуделя Антипа. Он долго сидел рядом со мной и даже покормил меня с ложечки, аккуратно так и неторопливо, как будто я его ребенок. Наверное, у него есть ребенок, и жена тоже есть, не может у такого мужчины не быть жены и детей, и, наверное, они его очень любят, а как же. А у меня слезы из глаз так и катятся и капают в этот противный, протертый овсяный суп, который я глотаю, пересиливая тошноту, а сама не отрываю глаз от его лица. И кажется мне, что он смотрит на меня с каким-то особенным выражением.
Идиотка. Форменная идиотка.
Вот мы и приехали к тому, с чего начали.
Эротомания – вот, наверное, что это такое. И надо во всем признаться, и раз уж я выжила, пусть меня полечат и от этого недуга.
Это же действительно беда какая-то, хроническая инфекция: мне везде и всюду любовь мерещится. И такой малой малости достаточно мне, чтобы переполниться благодарностью и нежностью, просто курам на смех. Ничто пережитое так и не смогло сломить мою пионерскую неизбывную готовность встретить свою первую любовь во всеоружии чистоты помыслов и святого неведения обид.
Свою первую любовь. Потому что я ее еще не встретила.
И если требуется или когда-нибудь потребуется оправдание, а точнее – смягчающее обстоятельство, объясняющее своеобразный жизненный уклад моих последних лет, то это как раз и будет моя извечная готовность любить.
Нет, не скажу, конечно, не покривлю душой даже во имя облегчения своей участи, что я любила каждого из тех, кого любила. Но я была готова к этому; всеми фибрами своей души. И всякий раз начинала неблагодарную и трудную старательскую работу, не гнушаясь кропотливым копанием в шелухе и отбросах ради единой крупиночки благородной породы. И не потому срывалась всякий раз моя наживка, что жадность меня погубила и мне было мало того, что найдено. Не потому. Меня вела моя судьба, и я шла за ней, как цыпленок за наседкой, не понимая до конца, почему сюда, а не туда, но веря, что так надо.
А вчера моя вера разбилась. Но не сама по себе. Нет. Алешка руку приложила, верноподданное создание, ангел-хранитель, исчадие ада.
Не то что в душу – в селезенку внедрилась и копошилась домовито, по-хозяйски, приручила, приучила и оттуда же, изнутри вспорола острым кинжалом опытного убийцы. Всю кровь до капли выпустила. А теперь рвется, колотится в запертую дверь, страшным воем воет, спешит поправить непоправимое.
Нетушки. Вой, захлебнись – не пустят тебя ко мне. Пусть я жива, пусть смертью своей тебя не пригвоздила – не искупить тебе неискупимое. Кайся, мучайся, во веки веков тебе эта кара. Аминь.
Вся преданность и самоотречение, подумать только, как мимоходом приласканная дворняга, ползала на пузе и благодарно виляла хвостом. Пилюли в постельку подавала. И я не устояла, растаяла, даже успокоилась и обрела какую-то внутреннюю уверенность – вроде бы по-прежнему без лонжи балансировала, а гарантийный вексель тайком заполучила. Вот, думалось мне в минуты отчаяния, есть человек, бескорыстно любящий меня такую, как есть, – ни за что, ни почему, просто так. И не надо пыжиться и тужиться и что-то инородное из себя изображать.
Так приятно было сознавать это, что я, признаться, даже подумывала: не прекратить ли мне мой поиск и Алешкой успокоиться. А что? Ведь именно этого искала я – духовной близости, душевности, плотских страстей я вкусила в ассортименте, под разными соусами и с любыми начинками, ажно переела, накушалась, то есть, до отрыжки.
