Однажды оно расплылось прежде чем попало на стол, и он решился. Подошел к стойке и спросил, указывая на вывеску «Снежная Королева» :
– Вы – Она?
Ответом был царственный кивок.
– Я слышал вашу историю, – продолжал он, – она так печальна.
– И не совсем правдива, – усмехнулась она, – дело вовсе не в осколках, сердцах и глазах, а чтобы сложить из букв Ж О П А слово ВЕЧНОСТЬ. Он был единственный, кто сумел. Мы могли быть счастливы целую вечность.
– Увы… – прошептал он.
– Потом пришла та девчонка и сказала, что вечность со мной – это скучно, а жопа… Что ж… У нее она моложе и горячей. Он согласился. Обнял ее за жопу, и они ушли. Сказке конец.
– А вы?
– Что я? Держу кафе.
– Сказке не конец, – он умоляюще взглянул в глаза цвета талого льда. – Со временем он понял, осознал… жопа – это совсем не важно.
– Да? – прищурилась она, – Что же тогда важно?
– Не знаю… – беспомощно развел руками он.
– Вот именно, – голос ее звучал песней айсбергов. – Вам как обычно? Со вкусом розы?
– Пожалуй, – вздохнул он, направляясь к своему столику.
Завтра он снова придет. Будет сидеть за столиком в углу, медленно есть жижу со вкусом розы, украдкой поглядывая на женщину за стойкой. Но теперь в ушах его звучат айсберги. Они поют о том, что на самом деле важно, просто он пока не умеет разбирать слова. Но у него есть вечность. Это обнадеживает.
Обрывок девятый
Иван Петрович стоял напротив зеркала и изо всех сил старался разглядеть в нем собственную похмельную физиономию. Тщетно. В потемневших от времени серебряных глубинах отражалось просторное помещение с внушительными колоннами. Иван Петрович постучал по зеркальной поверхности заскорузлым пальцем, отчего пол помещения, хаотично усыпанный коленопреклоненными людьми, вздрогнул. Застонали колонны, завибрировал воздух, люди принялись стенать, да так громко и жалобно, что на шум, по-кошачьи потягиваясь, вышел заспанный круглолицый бородач в засаленном полосатом халате.
– Что происходит? – спросил он у стенающих на неизвестном, но почему-то понятном Ивану Петровичу языке.
– Ыыыыы, – ответили ему люди, указуя перстами в сторону похмельной личности Ивана Петровича.
– Адаптация, – покачал головой круглолицый. – Систему глючит. Отладить надо, а вы пока подите вон.
Стенающие, радостно кивая, поползли к выходу и вскоре скрылись с глаз Ивана Петровича.
– Рад видеть, внучек, – обратился круглолицый к Ивану Петровичу. – Хотя, ты, конечно, не вовремя.
Иван Петрович потрясенно молчал. Круглолицый мужик удивительным образом был похож на покойного деда. Но не на того, старого, высохшего и немощного, которого, он, Иван Петрович похоронил несколько лет назад, а на кладбищенского. Точнее, на его памятник. Отлитый в граните бородатый пухляк с довольной улыбкой на круглом лице обнимает пониже спины ускользающий женский силуэт. И надпись, банальная до неприличия. Типа, все там будем или вроде того.
– Слушай, ты не мог бы попозже заглянуть? – продолжал круглолицый. – А то не формат. Эти граждане желают поклоняться… впрочем, сам увидишь. Урсула, детка, выползай, не бойся!
Иван Петрович ошалело глядел, как из-за плеча покойного деда, или непонятно кого, на него похожего, показалось миловидное женское личико с привязанным ко лбу бутафорским хуем. Он заламывался на затылок и выглядел лихо.
– Здравствуйте, – выдавил Иван Петрович, избегая встречаться с хуем взглядом.
– Ты прям как маленький, – упрекнул дед. Или памятник. – Бабу никогда не видал?
