Однако теперь это не имело значения. Ксана улетучилась, растаяла в пустоте. Как сновидение, которое невозможно удержать, сколь ни старайся. Что ж, так тому и быть, раз время пришло.
«Твоё перед тобою, а в чужое не вяжись, – убеждал он себя. – Ксана – это не твоё, это чужое. Ты снова остался один, но это ничего, это, возможно, даже хорошо».
Да-да, это ничего. Он не бесхребетник и не хлюпик какой-нибудь желторотый, чтобы надолго расклеиться из-за пустышки. Безвольно пенять на судьбу не в его характере. Жизнь пока не кончилась, у него ещё всё будет нормально. Не с Ксаной, разумеется, а с какой-нибудь другой женщиной. Он найдёт замену этой похотливой нервомотке с холодным сердцем и птичьими мозгами.
Интересно, когда жизнь перелистывает очередную страницу, и приходит пора обновления чувств – куда исчезают наши прошлые сильные привязанности? Становятся ли прежние возлюбленные для нас чем-то вроде рамок, под которые мы подгоняем стандарты новых отношений? А может быть, каждый раз всё по-новому – но со старыми принципами и убеждениями? Впрочем, это уже и есть своеобразные рамки, раз осознание того, какой человек тебе нужен, пришло благодаря прежним возлюбленным.
Наверное, с возрастом мы становимся менее восприимчивыми, вырабатываем в себе нечто вроде иммунитета к сильным чувствам… Можно взглянуть на это и под другим углом: ничто никуда не уходит, а остается на месте или движется по прежней траектории, зато мы, оборвав нити своих старых привязанностей, уплываем к новым берегам. Вероятно, иногда и вспомнится что-нибудь хорошее, какой-нибудь милый интимный эпизодец, особенно если окажешься в местах, где он произошёл, – и тогда станет грустно, и чего-то будет не хватать… Но потом ты уйдёшь, и постепенно это чувство угаснет, и жизнь вернётся в нормальную колею, и всё будет в порядке.
Прошлое сродни кадрам нескончаемой киноплёнки, с годами начинающей желтеть, делаться мутной и неразборчивой. Что-то из прожитого стирается временем, как пыль с подоконника, а что-то, напротив, глубоко вгрызается в память, подобно ржавчине, разъедающей железо. Мы становимся неуязвимей и рассудочней, однако навсегда сохраняем тихую нежность к тому, что кануло в сумрак минувшего, растворилось в нём безвозвратно. Вместе с тем кто-то из древних китайцев сказал: не запретишь птицам скорби виться над твоей головой, но ты можешь помешать им свить гнездо в своих волосах. Это очень верно. Хуже нет, чем зацикливаться на несбывшемся.
…И всё же волны из прошлого регулярно возвращались, накатывали, захлёстывали сознание.
Ксана.
Попрыгунья-стрекоза.
Неуловимая и непроглядная, словно шарик ртути, она тем не менее нередко могла казаться непосредственной и милой (умела, умела скрыть свою лживую, криводушную суть, словно защитное поле её окутывало – непробиваемый ведьмовской морок), но в том-то и дело, что казаться – мало. Этой кажущейся Ксане предстояло истощиться в сознании Андрея, истаять, как истаивает снежинка на ладони, распасться на составляющие, а затем превратиться в абстракцию.
Нет, к ней у Андрея не осталось нежности. Однако её образ снова и снова болезненной язвой возникал в его памяти. Всё зыбилось в настоящем и, расплываясь, уходило за окоём грядущего. Лишь в прошедшем времени оставалась какая-никакая определённость. Неподвластная его воле, зачастую весьма раздражающая, но – определённость.
