Я хотел это сделать и не мог.
Почему земля представляется мне столь унылой?
Мне не дано насытится, ибо я повсюду нахожу пустоту».
И я думаю сейчас, что эти строки из Сенанкура, выписанные в тетрадь более 40 лет назад, стали для меня почти пророческими.
Из заводских лет не уходит из памяти плотный красивый парень. Станок его стоял перед моим – и я постоянно видел его со спины, удивляясь той легкости и виртуозности, с какой он управлялся с железом или латунью, превращая их в замысловатые и красивые штуковины, так необходимые зачем-то кораблям, которые наш завод строил. Всегда этот парень был в шляпе и в галстуке, всегда опрятен и с чистыми руками, не в пример моим – замасленным.
А как шикарно он мог после обеда, на третье, если состоялся спор или соревнование на эту тему с ним, выпить, небрежно развалясь и обмахиваясь широкополой шляпой, 10 стаканов компота. Соперника в туалет несут, а он – как ни в чем не бывало.
И женщина помнится – молодая, в рабочем халате. Фигура не удалась у нее, но небесного цвета глаза и форма лица меня поражали. И когда в цеховом ларьке мы оказывались в одной очереди за кефиром, каждый раз сокрушался я такому несоответствию в ней природы.
Да и часто так – форма цветет, а душа воняет.
Или напротив – прекрасная душа зажата в невзрачной форме.
Какая-то все же червоточинка зарыта в природных явлениях.
Мы же продолжаем упорствовать в своих заключениях: как внутри, так, мол, и снаружи; как на поверхности, так и в глубине. Это, видимо, отголоски еще седых метафор великого Гермеса: «Как внизу, так и наверху, ради сохранения чуда единства».
Для прямолинейных принципов это, наверное, так и есть, а при их проявлении, когда один из них наталкивается на другой, – получается их кривое отображение.
Помню, добираясь трамваем до работы и стоя в углу его задней площадки, я скрупулезно и внимательно вчитывался в учебник гинекологии для высшей школы. И случись вдруг что – выскочив из трамвая, я смог бы принять сложные роды, пусть даже и с кесаревым сечением.
В другой раз, в ночные смены, когда остывала горка деталей, проточенных на станке, я устраивался на замасленный ящик и осторожно, чтобы не испачкать страниц, перелистывал фундаментальный труд по взрослой и детской психиатрии. Откуда берется тело и что такое сознание – интересно мне было знать еще с тех самых лет.
Или судебная медицина со мной. И дома, и на работе листаешь и смотришь на творения рук человеческих по отношению к себе подобным. Рожаем детей, сами сходим с ума, убиваем друг друга – чудесный результат долгого пути человечества к «совершенству».
Воистину, время течет, но нравственность человеческая застыла на месте. Может быть, оттого это, что надоело нам к этому совершенству идти, или оттого, что идти устали? Может быть, и придуман там, на Верху, Конец Света, чтобы мы смогли отдохнуть немного от самих себя по ту сторону земного быта, оглядеться спокойно в нем без ножа в кулаке, без мата в горле, а потом, вернувшись куда-нибудь на Сатурн, неспешно продолжить на новой кухне и в новой спальне свою незамысловатую эволюцию.
В отпуске летом 1959 года, загорая на песке у Петропавловской крепости и внимательно наблюдая за неустанным движением невских волн, я лениво перелистывал подзабытые учебники, пробуя поступить в ту самую школу, в которой все про всё знают – что такое жизнь и смерть, с чем едят атомы и молекулы, и чем отличается движение планет от движения человечества.
