Письма времени - страница 7

Птички не улетали и подпустили совсем близко. Порох – спичечные головки, дробь – мелко настриженная проволока. После выстрела одна упала. Маленькая, серые крылышки, желтое брюшко. Она была жива. Черные глаза-бусинки смотрели удивленно. «Зачем ты?» Видимо, ее просто оглушило – заряд был слабый. Но Колька сжал ей горло. Лапки и крылышки затрепыхались, тельце забилось в конвульсиях. Но он еще крепче сдавил ей горлышко и, чтобы быстрее довести дело до конца, – щелчки в голову.

– Ать, ать. – Ему было интересно и смешно. – Ать, ать!

Потом она затихла, только крылья мелко-мелко дрожали, глаза потухали, затягивались белесой пленкой…

До сих пор и на всю жизнь будет перед глазами и тупой иглой в сердце этот маленький, бессмысленно убитый комочек жизни…

Он прощался с морем и здоровался с ним.

«Здравствуй, море», – говорил он ему, когда оно появлялось сквозь сосны. «До свидания, море», – говорил он ему, уезжая. Почему он так любил его? Что тянуло его к морю? Тогда он не понимал и не задумывался над этим. Понял потом – великие дальние дали, светлые страны, мечты.

Волна усиливается, ветер гонит ее вдоль берега, тонкая капроновая нить впивается в руку. Лодку несет, перемет тащится за ней, цепляясь грузом за подводные камни.

– Все, отпускай!

Веревка, к которой привязан груз и кусок пенопласта, облегченно извиваясь, пошла в глубину. Ее было с запасом. Но она все опускалась и опускалась. От поплавка лодку уже отнесло, и тот, как бы чувствуя свою безнаказанность, вдруг стал боком и, влекомый грузом, исчез в глубине. Лодку несло от берега, ветер усиливался. Но беда не приходит одна: весла, предательски соскользнув с бортов, давно уже плыли сами по себе.

История закончилась тем, что в конце концов, когда их давно уже несло в сторону Финляндии, на землечерпалке, качающей песок со дня Финского залива, заметили фанерную плоскодонку и двух малолетних дураков, машущих руками.

Сельмаг. Светло-зеленая облупившаяся краска. Груды ящиков, битое бутылочное стекло, пробки, окурки. Они подбирали окурки, просматривали пустые сигаретные пачки, иногда находили там по нескольку штук. Сразу за магазином начинался лес. Там, за разросшимися кустами бузины и сирени они учились курить. Там же собирали пустые бутылки, сдавали продавщице, а старшие товарищи покупали вино, наливали им. Так маленькие люди начинали познавать жизнь.

Стояло позднее лето. Солнце еще светило и грело ласково, но вода уже остыла и была чиста и прозрачна. На дне, где раньше были камни, мелкой зыбью застыл песок. Его нанесло штормом. Перемет пришлось ставить там. Было видно сквозь прозрачную воду, как наживка шевелится на крючках. Потом берег, теплые камни, запах ольхи, ольховые бурые сережки на песке, сухой камыш, отнесенный штормом к самому лесу. Спокойное, уставшее, умиротворенное море, парус на горизонте. И опять что-то уходило безвозвратно, уносило с собой частичку жизни, растворялось в пространственной дали. И мучительно хотелось туда, где море уходило за горизонт.

Перемет был девственен, наживка нетронута, и лишь на одном крючке красовалась золотистая упругая плотвица.

То было последнее лето детства, но я об этом тогда еще не знал…

Август 1968 г.

Полоска мутной воды делалась все шире, рвались ленточки серпантина, провожающие махали платками. Среди них стояла мама и махала рукой, а мальчишка стоял у борта и смотрел, облокотившись о перила, как буксир оттаскивает теплоход «Надежда Крупская» от пристани. Затем буксирчик отцепился, и корабль поплыл в море, оставляя за кормой Ленинград.