– Да и что, что небрежный вид имеет, думаешь, после недельного пути в курьерской сумке сохранится в целости и красоте?
– Ох, ваше превосходительство, Алексей Алексеевич, не скажите! Чай, посольский курьер – это не военный нарочный, который сунул пакет под мундир, вскинул два пальца к киверу – и вперед, через реки, через степи, через лужи и болота! В каком виде он там послание привезет – не суть важно, главное, чтоб текст можно было разобрать. Посольский же курьер свой груз бережет, везет в особой сумке… я вот знал одного из итальянской миссии – он куверты мехом оборачивал, потом особенной непромокаемой кожею, а потом укладывал в твердый кофр, чтоб, не дай Бог, печати не сломались, а его бы в небрежении не обвинили. И если курьер не на нашем откупе состоит, если вдруг заподозрит, что к письму чужие лапы протянулись – такой человек предпочтет к своему хозяину воротиться и доложить, что подозревает, куверт-де был вскрыт или хотя бы сделана такая попытка. Который же из господ посланников после такого случая письмо всего лишь перезапечатает и в том же виде отправит? Скорей всего жди перемены шифра, особой осторожности при отправлении, жди замены русских посольских служащих… Опять придется нам и подкуп лакеев сызнова начинать, и всю систему форсирования цифири разрабатывать. А Бобчинский – ему главное, чтобы именно это письмо прочитать, а потом хоть трава не расти. Я почти уверен, что он те печати небрежно на место приляпал, присобачил абы как. Вообще, ваше превосходительство, я к вам давно хотел с докладной явиться… на ту тему, что негоже нам по старинке работать с печатями. Отклеивать, приклеивать вновь… Надобно свои печати по оттискам сделать, чтоб старый сургуч отбросить, отклеив, и куверт залить сызнова сургучом (понятное дело, надобно иметь образцы всех сургучей из всех посольств) – и запечатать.
– Ну, ты хватил, милок! Выдумщик ты, Петька, и отец твой выдумщик был. Заговорил, ну совсем заговорил. Ишь, чего удумал – печати посольские подделать! Да как ты это сделаешь? Чай, господа иноземные министры[8] каждый свою личную печать имеют, на грудях носят, на цепках, на снурках шелковых. Прикажешь им в пазухи лезть, чтобы печати добыть? Да еще надо успеть оттиски восковые сделать, да не один, на всякий-то случай…
– Так, ваше превосходительство, все одно мы деньги большие на подкуп лакеев тратим, ну, придется приплатить.
– Ага, ага, все вы горазды за казенный счет выдумки выдумывать, а кому нож к горлу приставят, когда настанет время отчет сдавать и в тратах виниться? Ладно, это все пустое. Сейчас слушай вот что. Прибежал этот, как его, писарь Сегюра, Ульян…
– Жюль, ваше превосходительство, его Жюлем зовут!
– Да хоть горшком назови, Жюль, Ульян – велика ли разница?! – словом, притащил обрывки каких-то бумажек, по виду, черновик письма, которое хозяин приготовил к нынешней отправке. Взгляни-ка, Петруша, мы его уж форсировали.
– «…у нее претупая голова, мне не удалось заставить ее сочинить шесть стихов на заданную тему. Она беспрестанно делает ошибки против языка и правописания. Коли она была бы частною женщиною во Франции, то многие парижские дамы не нашли бы ее довольно любезною для того, чтобы отужинать с ними. Притом Фитц-Герберт уверяет, что, родись она мужчиной, она была бы мудрым законоведцем, а Кобенцель полагает, что сделалась бы великим министром. Чтобы не отстать от них, мне пришлось уверить ее, что она сделалась бы знаменитым полководцем.
