Письмо летчика - страница 5

Саша давно не видел отца таким серьезным и каким-то сразу постаревшим. Он в эту минуту казался даже каким-то чужим и непривычно незнакомым, брат Дима же напротив улыбался и балагурил.

Возле сельсовета собралась толпа, мобилизованные и провожающие, их родные и близкие люди, были и целыми семьями, родители и дети.

Мама плакала и не переставая спрашивала Николая Федоровича, заглядывая ему в глаза: “ты вернешься? ты вернешься?”

Тот успокаивал ее как мог, обещая вернуться.

И как только прозвучала команда по машинам, Наталья Николаевна как будто очнулась, строго и одновременно, словно прося мужа, произнесла:

– Коля, слышишь, Димку береги, Димку береги, слышишь?

Николай Федорович обнял её, и ответил:

– Слышу, слышу я тебя, не переживай, мы вернемся. Вот увидишь, все будет хорошо!

Он поцеловал жену. Понимая, что отец уезжает, Танюшка подбежала и прижалась к стоящим вместе отцу и матери.

Люди прощались, женщины в основном рыдали, мужчины, и уезжающие, и остающиеся, крепились и подбадривали друг друга.

Прозвучала второй раз команда: «По машинам!». Все толпились возле техники, многие старались оттянуть момент расставания, обнимались, плакали, обещали вернуться.

Саша подошел к отцу, они крепко обнялись. Николай Федорович с трудом сдерживая ком в горле, проговорил, вглядываясь в лицо сына: – Сашка, ты теперь за старшего, когда вернемся, не знаем, матери помогай во всем, ей сейчас тяжело придется- сказал он, выдохнул и добавил – всем тяжело придется.

– Пап, не переживай, дома все хорошо будет, мы вас дождемся – ответил Саша, обнимая отца.

– Ну все, пора! Вон грузятся люди уже – сказал тот, и пошел в сторону грузовиков.

Танюшка, кажется, только в этот момент поняла, что происходит что-то неисправимо страшное, она вцепилась в подол материной юбки и заревела.

Мобилизованные поднимались в кузов и рассаживались, кто на вещмешок, кто на пол. Когда погрузка закончилась, прозвучала команда выдвигаться, машины тронулись, оставляя за собой клубы пыли, бегущих за ними детей, машущих в след и плачущих женщин, стариков, вытирающих слезы и надеющихся дождаться своих сыновей.

Прошло две недели после того, как началась первая волна мобилизации. Село опустело. Вся основная работа на полях легла на плечи тех мужчин, которые по какой-то причине не попали под призыв, и которых остались единицы, а также женщин и подростков.

С фронта начали приходить первые новости, тревожные и пугающие, люди пересказывали их друг другу, боясь в них верить. Происходящее казалось чем-то нереальным, ведь совсем недавно была обычная, совершенно привычная жизнь, со своими мелкими бедами и радостями, надеждами и ожиданиями, планами, и вдруг случилось что-то невероятное. Случилась беда, которая порушила все, чем жили люди, она зашла в каждый дом, коснулась почти что каждого, неся с собой ощущение неизбежности. Растерянные и не понимающие, что происходит на фронте жители села, осаждали председателя вопросами при любой возможности. Семен Петрович и сам зачастую не владеющий никакой информацией, пытался успокоить всех заверениями, что надо потерпеть и все будет хорошо. На ближайшую субботу было запланировано собрание в сельсовете.

Люди стали приходить задолго до назначенного времени. Небольшими, молчаливыми группами они ожидали начала собрания.

Наконец их пригласили в актовый зал. Мест для всех не хватило, приходилось стоять в проходах, между рядами, в коридоре образовалась толпа, ожидавшая выступления председателя. На возвышении, перед пришедшими на собрание, стоял стол, накрытый ярко-красной тканью, за ним сидели Семен Петрович, школьный комсорг Нина, одноклассница Саши, и первый секретарь районного комитета партии. Когда все расселись на стулья, принесенные специально лавки, на ступени, разместились вдоль стен и проходов, по залу прошел гул нетерпения, люди выкрикивали вопросы, адресованные председателю. Семен Петрович, понимая, что пора начинать, встал из-за стола, и, подняв руку, обратился к собравшимся: “Товарищи, я вас прошу, тишина!” Гул понемногу утих, и председатель продолжил.