Разбили палатки, повечеряли, даже не пили, но весь наш переход сильно расстроил мою спутницу. Какие то разборки, претензии, скандалы, истерики – что всегда глупо выглядит на фоне природы. Чуть повевал ветерок, шумели водопады в каньоне, ещё тлели угли костра. Я вылез из палатки, зачерпнул уже остывшего чая, и увидел внутри кружки отраженную с неба звезду. Медленно, не торопясь, я втянул её в себя. Звёзд на небе немного убавилось.
Когда Вова сдал государству свой дом в обмен на благоустроенную квартиру, дети уже уехали в Москву, а жену зарезали по-тихому в пьянке. Жить Вове стало негде, и он поселился у Андрея. Полностью заросший вонючей шерстью, презирающий баню, клещей и кожные болезни, хозяин квартиры – суперпрограммист – был вполне чистоплотным… Ну, как он сам считал: то есть мусор с рабочего стола он смахивал ладонью на пол, а пространство ниже стола Андрея не интересовало. Дабы, хоть как- то навести порядок на этом уровне, Вове приходилось веником разметать дорожки чистого пола, что бы в последствии было легче убирать постоянно растущие шпалеры грязи…
А попал-то Вова на Камчатку уж совсем неожиданно.
Коренного москвича, ни друг, ни брат, ни сват, а так – седьмая вода на киселе – двадцать пять лет назад пригласил посетить далекий полуостров. Вова приехал, посмотрел, был очарован и остался. Стихи Бродского, жена и две дочери приехали через месяц. А еще через месяц, уже устроившись на сейсмостанцию, Вова повстречал благодетеля.
– Ну, надо прописаться, – заключил «ни брат, ни сват».
Дом заперли снаружи, дверь, также снаружи, подперли бревном, а окна забили досками крестообразно. Заранее несколько ящиков водки и еды занесли внутрь. Электричество отключили за ненадобностью. В горницу сами пролезли не без труда через узкую, незаметную форточку.
Через два дня жена-пьянчужка спохватилась, и по только ей известным чувствам, нашла сказочный дом. Она залезла на чердак и пыталась попасть к вожделенной водке сквозь потолок. На шум и крики друзья не отвечали еще день, потом сдались. Прописка осталась московской…
В июле в подмосковье при жарких летах часто бывают такие тихие рассветы. Ни единого звука, ни крика птицы, только, может быть, всплеск рыбы в теплой воде нарушит эту бесконечную тишину. Легкий туман лежит на водной глади, безмолвные мальки качаются под водой у опор пирса, и уже первые намеки осени-редкие желтые листья-стоят у причалов, как новые корабли.
Таким безмолвным утром курил я на крыше мостика с капитаном двухпалубного судна Михаил Петровичем Горюновым.
Капитан никогда не пил вина, а за пивом ходил через все водохранилище к Бухте Радости в Сорокинский магазин. На рейде судно разворачивалось, и Петрович гаркал в громкоговоритель:
– Маша, пиво есть?! —
Маша выходила на берег из избы, отвечала отрицанием, т.е. махала рукой вниз, как роняла что-то, и мы, продолжив разворот, отходили в акваторию.
Водку же привозили обычно гости и многочисленные знакомые-не нас, а корабля. Вся это братия полностью соответствовала яхтенному закону о приходе и уходе стаканов на судне. Закон прихода и ухода стаканов на судне гласит:
– Как они приходят, так они и уходят!
Но… Помер немного позже Михаил Петрович Горюнов от пьянства и жизненной неустроенности, помер на корабле под звуки хлюпающих волн подмосковного моря. А из корабля сделали публичный дом и отправили кататься по Волге-Матушке-Реке. Потом кого-то убили, судно сожгли, заметая следы… Да, я не об этом.
