– Сколько, говоришь, денег?
– Две тысячи.
– О-го-го! Знаешь, сколько я получаю? – Странников поймал на себе удивлённые глаза Турина, махнул рукой. – Сколько корова стоит?
– Корова?
– Удивил? Впрочем, откуда тебе знать.
– Максимум – тридцать рублей.
– Вот! Две тысячи – это же несколько отличных стад! Подкосили бы крестьянское хозяйство целого района.
Внесли чай. Секретарше помогала матрона посерьёзнее и помрачней.
– Ариадна Яковлевна! – укоризненно покачал головой Странников. – Не часто у меня гости, надо бы повеселей, повеселей.
– Одну минутку, Василий Петрович, одну минутку, – извинялась та, суетясь, неприязненно косилась на милиционера.
Турин смутился, хотел снова встать, но опять его попытка не увенчалась успехом.
– Так что же там у вас? – не замечая его неловкости, Странников положил руку ему на плечо и совсем прижал к дивану, пресекая дальнейшие попытки.
– Убили кассира.
– А мне Опущенников докладывал… вроде и про женщин?
– Затемно добрался кассир до тони, рыбаки на радостях, что деньги привёз, выпивку на стол. Он и заночевал, утром на трезвую голову думал раздать деньги.
– Вот разгильдяй!
– Всех спящих в той хибаре, где кассир остановился, и порешили, – кивнул Турин, – видно, кто-то проснулся. Может, шум пытались поднять. Всех мужиков с кассиром и повариху с дочкой. Пятерых.
– Звереет враг. Не знаешь, откуда ждать. И нет им помех.
– Да что вы! Поймали уже. Может, другой есть повод серчать на нас, Василий Петрович?
– Ничего, ничего. Это я так. В сердцах. – Странников дождался, пока они останутся одни, широким жестом указал на накрытый столик, который матрона придвинула к дивану напротив Турина, чем совсем лишила его возможности двигаться. Потом приставил себе стул, пододвинул чашку с чаем, но пить не стал; щёлкнув портсигаром, он достал папиросу и, закинув ногу на ногу, закурил, подмигнув Турину как ни в чём не бывало:
– А Задов обиделся на тебя. Нельзя, говорит, связываться с сыщиком-то.
– Простите, Василий Петрович.
– И Олечка ждала. Наобещал ей Гриша золотые горы. Такое про тебя рассказывал!
– Извиняюсь. Служба.
– Он слово своё сдержал. Такая красавица! Лучшая в труппе! Прима-актриса! А ты?.. Жаль, жаль.
– Исправлюсь, товарищ секретарь губкома!
– Забудь. Чего уж. Но впредь учти – первый раз Задов тебя простил, а второй раз и мне у него билетика для тебя не выпросить.
Шутил ли секретарь, обижался ли всерьёз Турин, так и не разобрался, но былой теплоты, как раньше, при вручении награды и автомобиля, он не чувствовал, это тревожило и не давало покоя.
– А ты чай-то пей. Курить не предлагаю.
– Что-нибудь случилось, Василий Петрович? – Турин коснулся чашки, подул на чай. – Конференция придавила? Беспокоят?
– Беспокоят? – прищурился тот. – Есть тревога, да другого рода.
Турин дёрнулся, словно ожёгшись, но Странников заметил:
– Не только у вас ловят, сажают, судят…
– Да что же случилось, Василий Петрович? Я своих ребят подыму на ноги. Вы только скажите.
– Значит, арестовал ты того? – оборвал секретарь губкома, придвинув лицо вплотную.
– Кого?
– Того… агента своего.
– Ковригина?
– Ну тебе лучше знать.
– Арестовал, Василий Петрович, но я за него головой ручаюсь! – попытался подняться с дивана Турин.
– Сиди. И никогда ни за кого не ручайся. Тоже мне начальник губрозыска! – Странников похлопал его по колену. – Понял, надеюсь, загадку этого дивана?.. Мягко сидеть, но трудно подняться, впрочем, может, это и не единственное его достоинство. Или недостаток?.. Что-то я запутался. А ты-то чего молчишь? Не пугайся. Я же без претензий. Про вчерашний вечер расскажи.
