Уже на улице, Вера поискала его глазами и тотчас попятилась.
– Боже мой, за что?.. На широко расставленных ногах, в полу присядку, к ней направлялось нечто. Белки глаз бешено вращались, на кабаньем загривке топорщился то ли шарф, то ли седая щетина.
Он протянул к ней трясущуюся руку и глухо зарычал. Вера отшатнулась и бегом кинулась к подъехавшему троллейбусу, запрыгнула на ступеньку, но Борис или то, что от него осталось, разодрал закрывающиеся двери и ввалился внутрь.
Она прошла вперёд и села на ближайшее к выходу сиденье.
На беду контролёра не было, пассажиров тоже. Он, покачиваясь, добрался до неё, плюхнулся рядом и, выставив локоть, перекрыл путь к выходу.
– Ты… Ты…
– Я знаю. Меня задержали. Я и опоздала-то на полчаса.
– Да, – неожиданно согласился он, и взгляд его на мгновение стал осмысленным. – Но ты всё равно – с-с-с… – заскрежетал он зубами и поднёс к её лицу кулак. – Все вы…
Но тут дверь троллейбуса распахнулась, и Вера выпорхнула наружу. Борис ринулся за ней. Но левую ногу его защемило меж дверей. Он упал на четвереньки. Троллейбус тронулся, и Хотисина потащило под колесо…
Спрятавшаяся за троллейбусной остановкой Вера, закрыв глаза, присела от ужаса. Но в последний миг он всё-таки выдернул ногу, оставив внутри ботинок, упал, но тут же, встав на четвереньки, невидящими глазами уставился в её сторону.
– Видимо, почуял… Как зверь! – подумала она.
Он дико оскалился, но тут же, грязно выругавшись, потащился за троллейбусом.
– Животное… Господи, ещё одно животное… – наконец, тяжело поднялась Вера, отирая лицо, словно от налипшей паутины.
На плечо ей упал лепесток уже отцветающей вишни. Она потёрла его меж пальцев, поднесла к носу и страдальчески улыбнулась.
Мы нашли эту куклу у мусорки, возвращаясь из детского сада. Внук первым заметил её, и деваться было некуда. Разве можно оставить такую красу среди сора и хлама, да ещё на глазах у ребёнка. Тем более, уже начинал накрапывать дождь.
Кукла сидела на пыльном кирпиче в одной замурзанной маечке, раскинув по плечам шелковистые каштановые кудри. Теперь таких игрушек не делают. Всё опростилось, приспособилось к массовому производству и потреблению. А когда-то, во времена детства теперешних бабушек, такие иностранки были лишь у редких счастливиц.
Настоящая, немецкая, с карими глазами, хлопающими ресницами и округлыми мягкими руками, она была истинным чудом меж сваленных в кучу мятых коробок и забрызганной извёсткой фанеры.
Куколка казалась бы совсем живой, если бы не оторванная, видимо, уже дворовыми мальчишками, целлулоидная нога, лежавшая неподалёку.
– Ба, возьмём куколку?
– Из мусора ничего брать нельзя! Да и нога у неё…
– Ничего, деда починит! – Петя уже слезал с прогулочной коляски, запутавшись ногой в петле крепёжного ремешка.
Он, конечно же, споткнулся, и возле куклы оказался уже на коленках. Потом мы украдкой принесли её домой и долго мыли в ванной, тёрли щётками, поливали горячей водой и даже обработали спиртом. Волосы прополоскали дорогим душистым шампунем.
Постирали и повесили сохнуть её рубашечку, представьте, с ещё натуральными хлопчатыми кружевами!
А ногу куколке деда, конечно же, прикрутил да ещё и пришил, чтобы больше не отрывалась!
Её полюбили все. Наверное, потому, что она была подкидышем. Ведь жалость – это уже половина любви. Поэтому и любим мы до одури всех найдёнышей – котят, щенят и выпавших из гнезда птенчиков. Деда сшил кукле настоящие кожаные мокасины из старой сумки,
